Наконец появился Кастет. Приехал не один, с Пантелеем. Пантелей был его старым телохранителем и, можно сказать, духовником: Кастет одному ему доверял, как самому себе, советовался в трудных случаях, ничего от него не скрывал. Пантелей был, пожалуй, даже старше самого Кастета, но в нем чувствовалась такая звериная сила, что молодые накачанные ребята не рисковали сцепляться с ним даже по ерунде. Он был худ, широкоплеч и жилист; на его темном морщинистом лице бледно-голубые глаза горели таким холодным огнем, что Николая Степановича невольно передернуло.

Пантелей молча сел в уголке, а Кастет подошел к Купцову.

— Ну, что случилось? Чего звал?

— Матвей, такое дело… Останови своих орлов. Нельзя эту бабу убивать, Ольгу эту.

— Что так? — Кастет смотрел на него явно насмешливо.

— Прихватили меня. Если ее убьют, мне хана. А киллера твоего, которого ты послал, замели сразу же, у нее на квартире.

Николаю Степановичу казалось: что если он будет разговаривать с Кастетом на его языке, то так они скорее договорятся, так Кастет скорее его поймет и послушает, но, похоже, у Кастета свое мнение на этот счет.

— Ты что же думаешь, Кастет — сявка мелкий? Сегодня — Кастет, помоги, — а завтра — ах, извиняй, человек хороший, мы это пошутили! Если бы я так свое слово менял, я бы до таких лет среди волчар своих не выжил.

— Матвей, говорю, за горло меня взяли, если с ней что случится, мне — гроб.

Кастет уставился на него долгим тяжелым взглядом.

— Ну. Что ж… Гроб, говоришь… Гроб — дело обязательное. Каждого раньше или позже ожидает. А кого раньше, кого позже — это уж как повезет. Ну ты не пугайся попусту-то. Что-нибудь придумаем. Ты вот что… Есть у тебя картинка одна.

— Какая еще картинка?

— Да небольшая такая, лошади на ней нарисованы и два мужика… Так ты мне ее принеси.

Николай Степанович похолодел. Откуда Кастет знает про картину? Дело было давнее, директор большого, знаменитого музея проворовался, дело уже было в прокуратуре. И тогда, через очень надежного человека, Николаю Степановичу передали небольшую картину Филонова. Купцов сам в живописи не разбирался, картина ему не понравилась, но от верных людей он узнал, что стоит она огромных денег, настоящих денег. Картину он спрятал в надежном месте, а директора музея вытащил, нажал, где надо, и дело прекратили.

Так эту картину и не продал, все берег на черный день, думал, мало ли как жизнь повернется — и вот вдруг… Откуда же Кастет пронюхал?

— Что за картина, не знаю я, про какую картину ты говоришь… — забубнил он, отводя глаза и явно теряя лицо.

— Ну, не знаешь — как знаешь, я же говорю — кто раньше, кто — позже… Пошли, Пантелей!

— Нет, стой, Матвей! Будет тебе картина.

— А, вспомнил, значит? Видишь, какая у тебя память-то плохая стала. Куришь, наверное, много. — Кастет с усмешкой покосился на полную окурков пепельницу. — Так ведь и до греха недалеко!

— Ну ладно, принесу я тебе картину.

А ты своих архаровцев останови.

— Остановлю, остановлю, не беспокойся.

Они распрощались, Кастет с Пантелеем ушли первыми.