И все-таки что-то было, и это напоминало крошечную занозу, которая так мала, что не можешь определить, то ли она на поверхности кожи, то ли где-то глубоко, однако это не дает покоя. Может, дело в какой-то технической детали, но эксперты не упоминали ничего подобного. Единственная подходящая техническая деталь заключалась в том, что закрепленный маршрутный трос Грега отвязался в самом опасном месте, но это событие в равной степени сказалось на всех группах. Лишь по случайности именно группа Франсуазы выбрала не тот маршрут спуска. Что-то не давало мне покоя. Почему я не могу прекратить думать об этом?

Я сдалась. Долго стояла под душем, надела на себя какие-то джинсы, одну из рубашек Адама и приготовила тост. Я не успела его съесть, так как на входе зазвонил звонок. Я никого не ждала и уж точно никого не хотела видеть, поэтому сначала даже не пошла открывать дверь. Но звонок зазвонил снова — на этот раз настойчивее, — и я сбежала по лестнице вниз.

За дверью под большим черным зонтом стояла женщина среднего возраста. Она была довольно полной, с короткими седеющими волосами, морщины лучились вокруг ее глаз и двумя глубокими складками спускались от носа к уголкам рта. Мне сразу же показалось, что она выглядит печальной. Никогда прежде я ее не видела.

— Да? — сказала я.

— Адам Таллис? — спросила она. Она говорила с сильным акцентом.

— Мне жаль, но сейчас его нет дома.

У нее на лице появилось озадаченное выражение.

— Нет дома, — повторила я медленно, наблюдая за ее лицом и резким движением плеч. — Могу я чем-нибудь вам помочь?

Она покачала головой, потом приложила руку к обтянутой плащом груди.

— Ингрид Бенн, — назвалась она. — Я жена Томаса Бенна. — Мне пришлось напрячься, чтобы понять ее, а от нее, казалось, произносимые слова требовали больших усилий. — Простите, мой английский нет... — Она сделала беспомощный жест. — Я хочу говорить с Адамом Таллисом.

Тогда я распахнула дверь.

— Входите, — пригласила я. — Входите, пожалуйста. — Я взяла у нее зонт и сложила его, стряхнув капли дождя. Она вошла внутрь, и я захлопнула за ней дверь.

Теперь я вспомнила, что несколько недель назад она писала Адаму и Грегу, спрашивая, нельзя ли ей приехать и поговорить о смерти мужа. Она сидела за кухонным столом в своем красивом удобном костюме, изящных ботинках, держала в руках чашку чая, но не пила. Женщина беспомощно смотрела на меня, словно я могла ей что-то ответить, хотя она, как и Томас, практически не говорила по-английски, а я совсем не знала немецкого языка.

— Мне очень жаль, — сказала я. — Вашего мужа. Мне в самом деле очень жаль.

Она кивнула и расплакалась. Слезы струились по ее щекам, но она не вытирала их, словно не замечая этого горестного водопада. Было что-то особо впечатляющее в ее молчаливом, несдерживаемом горе. Она не пыталась ему противостоять, а позволяла захлестывать себя. Я подала ей салфетку, и она держала ее в руке, словно не представляя, как ей пользоваться.

— Почему? — наконец проговорила она. — Почему? Томми говорит... — Она попыталась подобрать слово, но оставила это занятие.

— Мне жаль, — очень медленно сказала я. — Адама нет дома.

Казалось, что это не имело особого значения. Она достала сигарету, я пододвинула ей блюдце. И она курила, рыдала и говорила на ломаном английском и немецком. Я просто сидела и смотрела в ее большие печальные карие глаза, пожимала плечами, кивала. Потом она постепенно затихла, и мы несколько минут молчали. Встречалась ли она уже с Грегом? Возникшая в голове картинка, как они сидят вместе, не показалась особенно трогательной.