— Похоже, Путь я завершил, программу выполнил. Ну и отпустили бы меня домой, стёрли память, я бы всё забыл и дожил бы славно своё — сколько там мне положено свыше…
— Резонно, — согласился Кормчий. — Я бы так и поступил. Но не я принимаю решения. А уж обсуждать их — вообще кощунственно. Так что готовься к разговору, Бегун, но — лишь в тех рамках, которые допустимы для Бегуна-на-все-времена, теперь уж ты извини за случайную рифму…
— А ты, часом, в стенгазету стихи не кропал? — не упустил своего Чернов. Но ответа на пустое ждать не стал. Сказал: — А чего со мной разговаривать? Я ж всё равно всё к чёрту забуду…
Упоминание нечистого ничего не изменило в окружающей обстановке. Туман даже цвета не изменил.
— Забудешь? — с этакой странной интонацией протянул Кормчий, будто пробовал вкус слова или прислушивался к нему. — Как знать. Что-то да остаётся от Вечности и в смертной жизни. Всегда. Что-то… А ещё что-то будет легче вспомнить тебе, когда вновь встанешь на Путь… Не всё забывается, Бегун, далеко не всё. Сколько ты восстановил в памяти на этом своём Пути?.. Очень много.
— Так не сам же, — с тоской сказал Чернов.
— Почему не сам? — удивился Кормчий. — Здесь никто никому ничего не подсказывает, уж поверь мне, я-то знаю. Всё, что ты сегодня и здесь обрёл, — это только твоё, тобою выношенное, рождённое и взращённое.
— Надо же!.. А я думал: я — кукла на ниточке. Дёргают куклу, она ручками-ножками шевелит, а голос — чужого дяди… Отрадно лишиться горького заблуждения, Кормчий. Спасибо тебе. Да, кстати, откуда такая уверенность: «я-то знаю»? Тебе дано знать что-то, что не дано мне, Бегуну, или, например…
— Ты садись, Бегун, — вдруг предложил Кормчий, — в ногах правды нет.
И сам сел. Прямо на туман. Умостился, как в мягком и уютном кресле.
Чернов, не раздумывая, повторил фокус и удивился лишь тогда, когда ощутил себя именно в кресле. Аналогично: уютном и мягком.
— Вот так и надо, — удовлетворённо произнёс Кормчий. — Захотел — сделал. А уж потом удивляйся, сколько влезет. Ты — человек. Ты можешь всё. Как там в твоей Библии? Венец творения.
— Это я уже здесь слышал.
— И сумел осознать, как мне известно. И прибегал к «хотению» иной раз, успешно прибегал, да и теперь вот воспользовался. Разве плохо?
— Да нет, — скромно сказал Чернов, — удобно. Но если я и осознал, то пока неявно. Где-то на уровне подсознания.
— А пусть там и остаётся. Нет ничего, коллега, надёжнее, чем знания и опыт, хранящиеся в подсознании. А сознание — это так, светские радости…
— Возможно, ты и прав, коллега, но мне пока трудно освоиться с моим подсознанием, а уж следить за ним — это вообще не под силу.
— Не надо следить. Доверься ему. Не пытайся понять, просто действуй. Всегда действуй не раздумывая!
— А как насчёт «семь раз отмерь…»?
— Что это?.. А-а, понял, поговорка. Она — для слабых и сомневающихся. Она — страх. А чувство это — искушение диавола, как сказали бы твои земные служители неизвестно кого. Зачем потрафлять врагу рода человеческого?
— Почему неизвестно кого? Они служат Сущему. Пусть по-своему…
— Мы служим Сущему, — вдруг резко повысил голос Кормчий, сделав ударение на «мы». — А все твои смертные сопланетники лишь играют в куклы, одна из которых — деревянный человечек, безжалостно и бессмысленно прибитый к тоже деревянному кресту. |