— Они здесь. Ты не видишь их, потому что либо время и вода перемололи их, либо они обратились в камень, как придонная грязь.

Миаль подхватил горсть камешков, радуясь, что ему это по силам, и забросил в лужу на высохшем речном дне. Они упали с глухим чавкающим звуком, а несколько из них — те, что попали не в воду, а в рыбьи скелетики — сухо щелкнули. Белые, как кость, стволы засохших деревьев вонзались в бездонную синеву неба. Казалось, небо — единственное, что здесь еще живо. Миаль не оглядывался на холм, где большую часть ночи пролежал в объятиях Сидди Собан, такой же призрачной, как и он сам.

— Я рассчитываю, — сказал менестрель, — что у тебя есть некий весьма жестокий план, как уничтожить их. Я про то, что осталось от руин.

— Нет.

Миаль недоверчиво посмотрел на Дро.

— Но ведь это все — связующие звенья Тиуло... Гисте, верно? Ты обязан уничтожить их.

— Чтобы освободить призрака, главное — изменить связующее звено, которое его удерживает. Преобразовать. Кость — раздробить. Туфельку — сжечь.

— Ну и как же мы будем крошить и жечь все это?

Дро посмотрел на него в ответ. Он выглядел старше, чем выдавала каждая черта лица в отдельности, и обладал своеобразным очарованием, как тощий черный кот.

— Я не собираюсь ничего делать, Миаль. Не нужно. Тут и так почти все раскрошилось или окаменело, в общем, изменилось так или иначе. Этого достаточно. А тому, что еще не уничтожено временем, скоро придет срок. Еще пара снежных зим, еще одно жаркое лето — и тут не останется ни единого звена, за которое мог бы держаться общий призрак Тиулотефа.

— Минуточку!

Дро посмотрел на менестреля с преувеличенной любезностью.

— Я же был там, наверху, — сказал Миаль. — Он и не думает исчезать. Они там, наверху — сильные. Целый город, живущей своей жизнью, и люди его выглядят такими же живыми, как ты.

— Или как ты.

Миаль почувствовал себя не слишком уютно.

— Не хочешь объяснить?

— Ладно, объясню.

Дро говорил вдумчиво и последовательно, не сводя глаз с Миаля. Менестрель не удержался и стал прятать глаза. Их разница в возрасте была не больше пятнадцати лет, но ему порой казалось, что она размером в столетие. Словно застарелая боль, словно рана, которая не зажила и теперь уже не заживет никогда.

Тиулотеф явился Миалю таким целостным и мощным, потому что менестрель ждал, что так будет, и еще потому, что он был вне своей телесной оболочки. Улицы, толпы людей, шествие, обворованный Миалем человек, трактирщик, кровать — даже трое всадников и их кони в лесу — все было, как было. Но то, что менестрель и, если уж на то пошло, умершая Сидди принимали за явь, оказалось лишь тенью ее.

— Это предания и молва сильны, и становятся все сильнее, пока сам Гисте Мортуа превращается в прах. Те самые легенды, в которые поверила Синнабар после того, как ее муж стал баловаться магией, а потом сбежал к другой. Сплетни, которых тебе нарассказывали по всей округе. Да, призраки с каждым годом становятся все более непобедимыми — в легендах. А на самом деле лишь ветер гоняет несколько обрывков по лесам и холмам.

Затем Дро рассказал Миалю о Чернобурке, которая живет в лесу по соседству с Гисте.

— Она часто видит призраков Гисте. Они становятся все сильнее, обретая подобие плоти, и она уже ожидает, что они начнут являться днем.

Но это лишь потому, что она сама так думает. Или хочет, чтобы так было, и воображает это — насколько я знаю. Но она живет достаточно близко, чтобы стать легкой добычей, если призраки явятся к ней. Говорят, Тиулотеф похищает живых людей, высасывает из них жизненную силу, питается ею. И Синнабар опять же в это верила.