— И каково тебе? — наконец разомкнула уста царевна.

Низкий голос государыни под сводами палат приобрел мощь, заворожил.

— О чем ты, государыня? — спокойно отозвался князь Ромодановский.

— Каково тебе на Руси?.. В отсутствие государя?

Брови Федора Юрьевича негодующе изогнулись, переносицу, поросшую густыми черными волосами, резанула глубокая морщина — не с того следовало бы заводить разговор. Это не баловство — государево бремя на себя взваливать.

Подбоченился малость князь, выправил осанку и отвечал достойно, как и подобает хозяину:

— Видно, не нашлось лучшего, кому следовало бы царство оставить.

— Вон как ты заговорил, Федор Юрьевич, — покачала головой царевна. — Узнаю строптивый род Ромодановских. Вот потому выше стольников никто из вас не выбился. Вам бы голову склонить, когда надобно, а вы все норов свой стремитесь показать.

Князь Ромодановский только плечами повел: чего же отвечать на напраслину?

Не дождавшись ответа, Софья Алексеевна продолжала выговаривать столь же сурово:

— А царева сестра, стало быть, не в счет!

— Софья Алексеевна, не будем браниться. Не с меня спрос. Я себя на царство не ставил. Тебе у Петра Алексеевича спросить надо было бы.

Прежде у царевны были темно-каштановые волосы, прибранные в толстенную косу, но нынче из-под высокой кики не выбивалось даже случайной пряди. Поговаривают, что сила у бабы прячется именно в волосьях: в девках ходила, так не одного отрока сгубила!

— А только вот что я тебе хочу сказать, князь. Помазанник божий далеко, а я здесь… рядышком! И вернется ли вообще государь из немецкой земли? Поговаривают, сгинул он!

Горло перехватило, и князь Ромодановский произнес испуганно:

— Чего же ты такое говоришь, царевна!

— А то и говорю, Федор Юрьевич. Не приедет Петр! Если бы не ведала, так даже словом бы не обмолвилась.

Ужас не давал князю вымолвить ни слова, и он вытаращенными глазами немо пялился на Софью. Неужели ей известно нечто такое, чего неведомо судье Преображенского приказа? А Софья Алексеевна продолжала спокойно, как если бы речь велась о самых обыкновенных вещах.

— Вот мы сейчас с тобой беседу ведем, а Петра, быть может, и в живых-то нет.

— С чего ты такое взяла, государыня?!

— Не одна на свете живу, есть люди, в свите Петра, которые мне обязаны, — туманно произнесла Софья Алексеевна, — вот они мне и сообщают. Порешат его!

— И кто же должен… загубить государя?

— Неведомо мне. А только уж больно он ретиво за дела брался, вот и нажил себе немало врагов.

— Предупредить бы надобно Петра Алексеевича.

— Поздно, Федор Юрьевич. — Картинно перекрестившись на икону в красном углу, царевна добавила: — Коли бы раньше знать! И вот я тебя хочу спросить, князь, что ты будешь делать, ежели царство без государя останется? Или думаешь самому на столе удержаться, чтобы нами всеми помыкать?!

Голос государыни погрубел. Черные глаза подозрительно прищурились — будто бы сам Петр Алексеевич взирал. Каково тут не повиниться!

— Господь с тобой, царевна! — не на шутку перепугался Ромодановский. — У меня и в мыслях подобного не было. Все мои предки при русских царях верой и правдой служили. Мой батюшка покой твоего батюшки Алексея Михайловича охранял. И я тем же самым занимаюсь. А что до чинов… Не гонюсь я за ними. Только до комнатного стольника и дослужился.