— Настоятельница Марта...

— Молчать! Я не стану ничего с тобой обсуждать. Утверждение, что можно спастись без таинств — ересь. Разве ты не понимаешь — если сказанное сегодня выйдет за пределы этих стен, тебя обвинят в самом гнусном преступлении, какое только может совершить человек? Мне в самом деле нужно напоминать тебе, какое наказание ждёт осуждённых?

Она в ужасе смотрела на меня широко открытыми глазами.

— Но я... я не хотела...

По крайней мере, мне удалось убедить Османну в чудовищности её поведения. На этот раз у неё не нашлось ни умных слов на языке, ни наглости во взгляде. Просто испуганный ребёнок, ожидающий моих слов. Но что же с ней делать? Можно настоять на публичном покаянии перед всеми бегинками, но тогда придётся потребовать того же от всех отступниц, иначе я сделаю из неё мученицу, что мне совершенно не нужно. Позволить ей и всем остальным вернуться без всякого шума, как будто они и не уходили. Если я стану вести себя так, будто этого никогда не было, всё быстрее забудется.

— В следующее воскресенье на мессе ты снова примешь гостию, Османна. Вскоре и остальные последуют твоему примеру, иначе я поговорю с ними лично.

Выражение её лица изменилось, и я поняла, что не услышу смиренного раскаяния. Я шагнула к ней, сжала плечо и ощутила, как Османна застыла под моей рукой.

Я постаралась говорить как можно мягче.

— Подумай об этом так, Османна: если, как ты утверждаешь, таинства — лишь внешний символ духовного действа, то какой вред от того, что ты примешь хлеб, подавая пример тем, кто не так глубоко это постиг? Нам не следует ставить препоны на пути более слабых сестёр.

Губы Османны дрогнули, но она не разжала рук.

— Османна, сейчас мы не можем допускать разногласия. Деревенские обвиняют нас в болезни. Ты же видела настроение тех женщин, что требовали позволить их детям коснуться реликвии Андреа. Если лихорадка продолжит распространяться — а я боюсь, так и будет — их враждебность увеличится, а поскольку мы уже навлекли на себя гнев священника, он ничего не станет делать для того, чтобы их успокоить. Чтобы выстоять против них, мне нужна поддержка всех бегинок, особенно твоя. Если другие женщины вслед за тобой отказались от таинства, это говорит о том, что у тебя есть дар убеждения. Воспользуйся им для нас, Османна. Для бегинажа.

Я отпустила её плечо и вернулась к полировке утвари, показывая, что разговор окончен. Османна смотрела на изображение Пресвятой Девы над алтарём. Я не понимала, удалось ли мне убедить её. Не бросит ли она мне вызов на следующей мессе? И что тогда делать?

Не взглянув на меня, Османна развернулась и направилась к двери.

— Османна, — окликнула я, — ну куда ты пойдёшь, если придётся оставить бегинаж?

Она вздрогнула, как от удара. Потом потянула на себя тяжёлую дверь и вышла из часовни, не сказав ни слова, оставив на полу лужицу лунного света.

Январь. Пахотный понедельник     

Группы юнцов таскают плуг от дома к дому, выпрашивая деньги. Если им отказывают, они перекапывают плугом и портят сады и огороды. В Пахотный понедельник шуты устраивают буйные и непристойные игрища.

Беатрис     

В рытвинах холма, среди тёмной промокшей травы, странно поблескивали пятна изморози. Утреннее небо над голыми чёрными ветками деревьев уже начинало светлеть. По склону холма за рекой неспешно брело стадо овец, я могла различить знакомые фигуры Пеги и Пастушки Марты по краям стада.

Гудрун нет. А я надеялась, что она ушла с ними. После полуночной службы я зашла взглянуть на неё и с тех пор больше не видела. Гудрун крепко спала — губы приоткрыты, как у младенца, дыхание тихое и нежное.