Мой страх перешёл в ярость. Мне хотелось разорвать в клочья лицо стоящего передо мной человека.

— Зачем вы это сделали? Она была всего лишь ребёнком! Вы устроили испытание водой , она утонула на ваших глазах, доказывая свою невиновность. Вы могли бы вытащить её, пока она не захлебнулась, а вместо этого стояли и смотрели, как она умирает. Как вы могли? Она не причинила вам никакого вреда!

Человек в совиной маске не шевелился и не произносил ни слова. Мы молча смотрели друг на друга. Отец Ульфрид пнул тело Гудрун мыском башмака, словно желая проверить, что она на самом деле мертва.

— Ей предъявили обвинение. Многие достойные свидетели под присягой показали, что она танцем наслала на эту деревню бурю и потоп и дьявольским сглазом отравила воду, и наши дети стали болеть и умирать. Её били кнутом, чтобы заставить признаться в грехах и спасти душу, но она так погрязла в своих злодеяниях, что упорно отказывалась исповедаться...

— Она была немая! — закричала я. — И ты знал это! Вы все знали. Даже если бы ты пытал её на дыбе, она не смогла бы произнести ни слова в свою защиту.

— То, что она не могла говорить, только доказывает злой умысел — её душа так глубоко отдалась Сатане, и он лишил её речи, чтобы не дать исповедаться и получить божественную благодать и отпущение грехов.

— Она и боли не чувствовала, — взгвизгнул кто-то позади толпы. Стоящие впереди одобрительно зашумели.

— Даже когда Мастер Совы хорошенько огрел её кнутом, она и не вскрикнула.

— Это против природы. Даже взрослые мужчины кричат под кнутом.

— Сам Дьявол её защищал.

— Как же вы не понимаете? — взмолилась я. — Она ужасно страдала, но не могла кричать.

Но никто меня не слушал. Все взгляды были обращены на тело Гудрун. Внезапно раздался крик ужаса, толпа шарахнулась назад. Я взглянула на неё. Рот открылся, и из мёртвых губ выползла маленькая зелёная лягушка.

Январь. Святой Павел. День отшельников     

Святой Павел Фивейский был погребен в пустыне двумя львами, лапами вырывшими ему могилу по просьбе Антония Великого.

Настоятельница Марта     

Женщины шли через двор, залитый ярким солнечным светом, парами или по трое, и дружески болтали. Я стояла в дверях своей комнаты, глядя на них. На меня вдруг нахлынула волна одиночества — их сплочённость только подчёркивала пустоту рядом со мной. Они могли пожаловаться друг другу, поплакать на плече и получить утешение, а я ни перед кем не могла обнажать свою слабость.

Целительница Марта, лежащая в своей постели, так далека от меня, словно лежит за морем. Может, она и слышала, когда я говорила с ней, но ответить не могла. Но и раньше, за все годы нашей дружбы, не могу припомнить, чтобы рассказывала ей что-нибудь. Я никогда в этом не нуждалась. Она умела понимать даже самое напряжённое молчание, сказать слово, вскрывающее нарыв, и сохранить тайну. Теперь, даже если Целительница Марта понимает, что меня беспокоит, она не может дать совет или утешить. Пророк без языка бесполезен, как слепой сторож. Я не понимала, как нуждаюсь в своей подруге, пока не потеряла её.

Внезапно ворота распахнулись, и во двор ворвалась Беатрис. Руки и платье спереди заляпаны грязью. Она шаталась как пьяная и даже не взгянула на меня, проходя мимо моей двери. Я поспешно вышла.

— Беатрис?

Она остановилась и посмотрела на меня как на чужую.

—Ты упала?

Она покачала головой, но я понимала — что-то не так.

— Проблемы со скотом? Снова чума? Господи, только не это. Если мы хотим пережить эту зиму, нам нужен каждый кусок мяса.