Она в своей квартире. Рядом, за стеной — Грачевский. Грач. Володя. Он совсем близко. Но нет сил даже прошептать его имя.

A-а… Она вдруг вспомнила, как оказалась в своей квартире. Угасающее сознание подсказало ей, что ее привез Василий. А до этого… да, она разговаривала с Курлычкиным, пришел Максим… Он сумел освободиться… Ударил ее по голове… Оставила сумку с ключами… Открыла сама, ключи дал Володя… Они выпили, она — совсем немного.

Грач…

Он что-то должен сделать… Что?.. Да, он должен прийти в ее квартиру, чтобы забрать кое-что из ее вещей. Был уже или нет?

«Володенька… на помощь… я здесь…»

Вспомнить, что она сожгла записку, оставленную Грачевскому, у нее не хватило сил.

Ее губы раскрылись несколько раз и сомкнулись. Они казались чужими, холодными, словно в них вкололи обезболивающее.

Сегодня Грач по просьбе Валентины дал матери пятьсот рублей. Поначалу он отказывался: «Пусть сидит себе, торгует. Ты думаешь, она возьмет деньги и останется дома?»

Мать действительно не осталась бы дома. Она не только торгует, но и общается с людьми — не с покупателями, а с такими же, как она, торгашами. Сидят друг против друга, разговаривают, прерывают беседу в один голос, когда кто-нибудь остановится купить сигарет: «Берите у меня! У меня дешевле», — хотя цены у всех одинаковы. И снова возобновляют разговор, когда покупатель уходит. О чем говорят? О детях, внуках, ценах, политике.

Летом торгашам хорошо — день подлиннее, значит, товара больше уйдет. Зимой не каждая торговка выдержит просидеть весь день. Как правило, по очереди уходят домой погреться, оставляя товар на попечение подруг.

Грач проснулся среди ночи и долго не мог заснуть. Встал, попил воды, закурил, стряхивая пепел в раковину. Широко зевая время от времени и вытирая полусогнутым пальцем проступавшие в уголках глаз слезы, рассеянно думал, от чего он проснулся. Какой-то шум заставил его открыть глаза, что-то похожее на щелчок, донесшийся то ли с улицы, то ли из подъезда.

Оставив бесполезное занятие, он затушил окурок и вернулся в кровать. Снова надрывно зевнул, разбудив мать. Она что-то проворчала, заворочавшись, и затихла.

Недовольна последнее время старуха, места себе не находит, переживает, думает, что ее сын снова начал воровать.

Несколько дней назад Вовка пришел домой в новой одежде — чистый такой, постриженный, мать ахнула, опустилась на стул и запричитала: «Вовка… Что ж ты, сынок, делаешь-то, а?» Он хотел ее успокоить, припася на этот случай «версию» о калымной работе: подрядился, мол, цистерны из-под мазута выпаривать, деньги хорошие, рассчитывают каждый день, одежду вот кое-какую купил, что ж ему, всю жизнь, что ли, возле матери сидеть? Она даже не дослушала. «Вовка, пожалей мать, Христа ради! Ведь если поймают, посадят надолго. Кто меня тогда похоронит?» «Говорю тебе: на работу устроился».

Ночью мать тайком обшарила его карманы и унесла содержимое на кухню. Включила свет и схватилась за грудь при виде золотой цепочки, денег, каких-то документов. Едва нашла в себе силы взглянуть на них, думала — чужие, ограбил Вовка кого-то. А документы оказались на его имя: справка на машину, водительские права. Она посмотрела, сколько стоит машина, и полезла за валерьянкой.

Ночью не стала будить его, а наутро спросила: «Ты у кого деньги-то своровал, а, Вовка? А цепочку? Ведь убьют дурака!» Он махнул на нее рукой и ушел. Думала, с концами, больше не придет. А потом все эти дни только и делала, что ждала милицию. Товаркам отвечала: «Где-где? На работу устроился. Шофером», — боялась, что кто-нибудь увидит сына за рулем машины. А он возвращался домой кружным путем, минуя ларьки.