Отличный вечер! Памятный вечер! Когда все, что можно, съедено, а выпивки еще много, офицерам обещают дальнейшие развлечения. На пирушке присутствует прапорщик Ларкин; хотя по званию он намного ниже всех остальных веселящихся, его голос незаменим. У него очень высокий тенор, мужской альт, и он умело украшает мелодию трелями. Более того, он виртуозно играет на спинете, а хороший спинет как раз стоит в углу. Он служит пищей для многих превосходных шуток, ибо над клавиатурой красуется надпись: «Мастер Гаррис из Бостона»; с одной стороны, парадоксально, а с другой – как нельзя более уместно, что под звуки этого инструмента сейчас будут веселиться те, кто скоро покажет бостонцам, где раки зимуют.

Ларкин, хорошенький юнец, поет так же мило, как выглядит; он исполняет популярную песенку «Анакреон в раю». Офицеры не знают, а вот я, сторонний наблюдатель, знаю, что на эту мелодию вскоре положат гимн «Знамя, усыпанное звездами». Но сегодня вечером она лишь одна из многих песенок и пользуется у слушателей меньшим успехом, чем «Прощаюсь, Геба, я с тобой», которую Ларкин исполняет с такими украшательствами, что мелодию почти невозможно уловить. От последних строк:

наворачиваются слезы у нескольких суровых ветеранов, которых, как многих военных, трогают до глубины души песни мирного времени.

Но Фезерстоун и одаренный Ларкин приготовили компании сюрприз. Пока офицеры готовятся пить и петь до конца пирушки и склоняют Ларкина исполнить «Правь, Британия», открывается дверь и появляется удивительная фигура. Это костлявый долговязый юнец, одна нога у него босая, другая – в истоптанном солдатском сапоге; штаны продраны на заднице, и хвост красной рубашки свисает почти до земли; на голове треуголка, ее поля не пристегнуты и болтаются, зато она украшена огромным пучком разноцветных лент наподобие кокарды. Сбоку к поясу прицеплена чудовищных размеров сабля, которая с лязгом волочится по земле; в руках винтовка, модель которой не поддается определению, – она, вероятно, годится лишь для того, чтобы стрелять белок; к стволу необъятной длины прицеплено ржавое лезвие косы вместо штыка. Парень с глупой улыбкой глядит на собравшихся и сплевывает на пол с полпинты табачной жижи, пачкая себе подбородок.

«А, вот они вы где, жентмуны! – кричит он с утрированным колониальным акцентом. – Я-то вас в Бостоне поджидал, а вас нет как нет. Мы вас ждем, гостюшек дорогих. Но раз уж я вас отыскал, то спою вам песенку».

К этому времени он успевает пересечь всю комнату, на ходу карикатурно отдав честь майору Гейджу, и оказывается рядом со спинетом. Ларкин ударяет по клавишам; звучит мелодия, незнакомая большинству офицеров, с неизвестными им словами:

И пугало пускается в шутовской пляс:

Звучат еще несколько куплетов; иные из них до того непристойны, что некоторые офицеры даже не знают, смеяться или нет.

Кончается песня так:

Исполняя самый последний куплет, певец неуклюже отступает:

К этому времени офицеры успевают запомнить припев, и «Янки Дудль» звучит на бис, снова и снова; артист – младший офицер, блеснувший в полковой самодеятельности в ролях комических деревенщин, – демонстрирует ружейные приемы, по ходу дела роняет саблю, путается в хвосте собственной рубашки и наконец стреляет из своего нелепого ружья, при этом из дула вылетает горсть куриных перьев.

«Янки Дудль» становится гвоздем вечера. Офицеры счастливы. Перед ними – противник, каким они его себе представляют.