— Мар, — встрял Тони-с-квартала, — у Дина в телешоу пили не по-настоящему. Они наливали в бокалы яблочный сок вместо выпивки. Это шоу-бизнес.

Лицо у Тони-две-ноги продолжало пылать.

— Да. Они городят всю эту чепуху, чтобы очернить Дина. Они все время портят ему репутацию. И за это мы можем подать на них в суд.

Мэри вздохнула:

— Подождите, джентльмены. Подать в суд стоит денег. Даже если я с вас денег не возьму, придется оплатить регистрационный сбор, сервисный сбор и массу других пошлин.

— У нас есть деньги, — сказал Ноги.

— Не важно даже, если мы проиграем, — сказал Тони-с-квартала. — Важен принцип. Это надо как-то прекратить.

— Правильно! — Отец Мэри шарахнул по столу мясистым кулаком. Он и три Тони были настроены решительно, их суровые лица — просто-таки итальянский вариант мемориала горы Рашмор.

— Но, джентльмены, на что же это будет похоже, если вы подадите в суд? — Мэри боролась с желанием посмотреть на часы. У нее еще столько дел! Она хотела бы побыстрей с этим покончить. — Ваш клуб по преимуществу мужской, правильно?

— Да, — пожал пухлыми плечами ее отец. — К чему это ты клонишь? Дин был всем мужчинам мужчина.

— А клуб Синатры по преимуществу женский.

— Это не настоящий клуб, не как у нас, — перебил Ноги. — Они называют себя Общество друзей Синатры. У них даже устава нет, одни вечеринки.

На лице ее отца мелькнуло сожаление. Он понял, к чему она клонит.

— Пап, предположим, что вы подадите в суд на клуб Синатры и выиграете. И на что это будет похоже? Мужчины наголову разбили женщин. Вы этого хотите?

Отец растерянно заморгал. Тони переглянулись.

Мэри поднажала:

— Думаете, Дину это понравилось бы?

— Нет, ему бы это не понравилось, — заключил отец.

— Но мы хотим открыто слушать записи, — сказал Тони-с-квартала, и Мэри наконец поняла, в чем же было дело.

— Вот что я вам скажу. Давайте я попрошу Бернис извиниться.

— Бернис Фолья ни за что не извинится, — сказал Тони-с-квартала. — Она двух мужей похоронила, и оба умерли от инфаркта.

— Давайте я попробую.

Мэри нужно было побыстрее с этим разделаться. Ее ждут еще триста дел. Ее тоненький «Блэкберри» лежал на столе с темным экраном.

Через четверть часа она их наконец проводила: каждого обняла, из переговорной довела до холла, вызвала лифт и, когда триумвират Тони вошел туда, на прощание еще раз поцеловала отца, вдохнув знакомый запах камфары и лосьона после бритья, и шепнула ему в ухо: «Я тебя люблю, пап», неожиданно ощутив страх и тоску. Паранойя, конечно, но она все время боялась, как бы вот эта самая встреча с ним не оказалась последней. Отец совершенно здоров, но она не могла отогнать эту мысль, побороть этот навязчивый детский страх — пусть даже ей за тридцать и нет никаких причин для беспокойства. Врожденная тяга к мелодраме.

— Я тоже тебя люблю, милая. — Отец потрепал ее по плечу и зашел в кабину лифта. — Я так горжусь тобой…

Стальные полированные двери закрылись.

— Мар?

Она обернулась. Ее окликнула Маршалл Трау, секретарша из приемной. В синем хлопковом платье спортивного покроя и желто-коричневых эспадрильях, она деловито вышла в холл, ее карие глаза были полны тревоги.