Он говорил утверждающим тоном, но в голосе уже появилось сомнение. И, Никитин, почувствовав это, тут же почувствовал себя по-прежнему уверенно. Он молчал, не зная, как доказать свою непричастность к взрыву… Ведь, действительно же — ни сном, ни духом…

Ситуация была редкая для него — ему, пожалуй, ни разу в жизни не приходилось доказывать свое алиби… Да еще перед киллером, профессиональным убийцей… Прямо-таки — дурдом какой-то!..

— Иван! Я тебе клянусь… — начал он, и тут же оборвал, понимая, что говорит не то. — Я совсем ничего не понимаю…

— Товарищ генерал! — запищал в его ухе голос Герасимова. — Неопознанная женщина, фрагменты тела которой нашли после взрыва на восемнадцатом этаже… Там была его квартира. Это точно. Женщина! Шерше ля фам! Понимаешь, Никитин? Жен-щи-на…

Герасимов был возбужден собственной догадкой и не мог поэтому связно ее изложить, но Никитин и так его понял прекрасно…

— Можешь, конечно, мне не верить, — сказал он Ивану, — но я к этому взрыву не имею никакого отношения. Мало того — я сам голову сломал, вычисляя, чья это работа. Бульба, которого ты сжег, двоих своих осведомителей прирезал, допытываясь, кто высотку взорвал. Все равно — ни одна блядь не созналась.

— Никитин! Он наверняка растеряется, как только тебе поверит. Его брать можно будет голыми руками. Группа готова. Если ты дашь разрешение, скажи — «да». Это будет сигналом к началу атаки.

Никитину очень хотелось наорать на своего заместителя-аналитика, который совался не в свои дела, но он сдержался…

Волчьим чутьем старого оперативника он «унюхал» возможность выйти на Крестного. Он не понимал, откуда у него взялась эта идея, почему именно старый знакомый Крестов всплыл в его памяти, едва только Герасимов произнес слово «женщина».

Как и многое в его жизни, это было что-то исключительно интуитивное, чего Никитин понять не мог, но во что искренне поверил сразу же. Словно сам видел, как Крестов взрывал эту бомбу… Словно рядом стоял. Это была уверенность очевидца…

В конце концов, у него есть аналитик, который найдет аргументы чему угодно, если только такие аргументы действительно существуют… Поэтому ни о каком захвате сейчас не может быть речи. Иначе Крестов вообще будет для него потерян навсегда…

— Рассказывай! — неожиданно сказал Никитин, обращаясь к Ивану. — Нас кто-то водит за нос. И тебя, и меня. Стравливает нас друг с другом… Давай, рассказывай! Не стесняйся…

Иван растерялся…

Рассказывать? О чем рассказывать? О том, как он впервые после Чечни вновь захотел жить, а потом его желание снова убили…

И кому рассказывать? Этому прожженному менту? Который ненавидит его и рад пристрелить, но не делает этого только потому, что Иван зачем-то ему нужен. Нужен для того, чтобы убить кого-то другого?..

Стоит ли рассказывать? Не лучше ли продырявить ему лоб, а потом вылезти из машины и с удовольствием почувствовать, как в грудь, в спину, в ноги, в голову впивается свинец? Как боль острой вспышкой вырывает его сознание из тела и прекращает его мучения…

Никитин почувствовал, что Иван сомневается в чем-то. Он имел полное право сомневаться. Никитин был его откровенным врагом и отдавал себе в этом полный отчет… И если предлагал ему какую-то помощь сейчас, то только потому, что хотел остаться в живых, и не менее важная причина, хотел добраться, наконец, до Крестова.

— Кто-то это сделал, Иван, — сказал Никитин торопливо, пытаясь перетянуть на себя ситуацию. — И я могу предположить, кто это…

— Кто? — эхом отозвался Иван.