Уж не знаю, люблю ли я тебя ещё или нет. Подумаю только об этом – и у меня голова кружится, в душе смятение и тревога. Твёрдо знаю лишь одно: я раскаиваюсь в том, что виделась и говорила сейчас с тобою. Ужас от нашей встречи вытеснил из моего недостойного сердца все чувства к тебе, и даже находиться подле тебя для меня смертельно. Когда я столкнулась сегодня с тобой, то пыталась как раз придумать причину, чтобы уехать отсюда, не привлекая ничьего внимания и не вызывая ненужных подозрений. Если ты действительно любил меня, то сжалься надо мною хотя бы сейчас: сделай это за меня – уезжай!
– Это твоё последнее слово, Бланш? – с трудом вымолвил он. – Не пожалеешь ли ты, когда будет уже поздно и ты останешься одна, наедине вот с этим ?
Она вздрогнула, и Лоренс решил, что Бланш смягчилась.
– Дорогая, любимая… – зашептал он.
Когда-то прежде он страстно любил эту женщину, и хотя она подурнела с той поры, да и его отношение к ней порядком изменилось, Герберт Лоренс, её былой возлюбленный, мог распознать в нынешней больной, исстрадавшейся женщине ту цветущую и прекрасную Бланш, которая пожертвовала собой ради него. Пусть слова его звучали слишком возвышенно и на самом деле он думал о ней иначе, но, зная, что она выстрадала после их разрыва, он готов был поверить, что чувство к Бланш ещё теплится в его душе и может разгореться вновь. Поэтому Лоренсу подумалось, что обращение «дорогая, любимая» вполне уместно. Но она взглянула на него так, словно он оскорбил её, и воскликнула:
– Мистер Лоренс, я дала понять вам, что былого не воротить. Неужто вы думаете, будто я более двух лет прожила в стыде и горе лишь для того, чтобы теперь разбить сердце человека, который мне верит? Да пожелай я такого, всё равно ничего бы не вышло: муж окружил меня нежностью и любовью, вниманием и лаской. Я, словно пленница в четырёх стенах, крепко-накрепко прикована к дому и семье. При всём желании я не смогла бы освободиться, – продолжила она, взмахнув руками, словно пытаясь скинуть с себя сеть. – Нет, сначала я должна умереть. Признательность к мужу связала меня незримыми нитями. Она-то всего более и убийственна для меня, – добавила она, перейдя на шёпот. – Все эти годы я жила с мыслью о том, что потеряла тебя, и терпела своё бесчестье, но я не в силах жить, ощущая неизменную доброту мужа и его полное доверие ко мне. Это не сможет продолжаться долго. Ради бога, оставь меня – конец мой близок!
– А сундук? – вопрошал он.
– Я успею позаботиться о нём, – грустно отвечала она, – но если ты так боишься, то держи ключ у себя: сломать такой замок нелегко.
Она вынула из-за корсажа ключ, висевший на широкой чёрной ленте, и вручила ему. Лоренс принял ключ без колебаний.
– Ты так неосторожна, – молвил он. – У меня безопасней. Позволь мне унести и сам сундук.
– Нет, нет! – возразила она. – Не надо. Да и что пользы в том? Если его не будет подле меня, я стану думать, что его нашли, и начну говорить о нём во сне. По ночам я часто встаю с постели – мне нужно убедиться, что он рядом. – Тут голос её перешёл в тихий и боязливый шёпот, а взгляд приобрёл какое-то дикое, тревожное выражение – так было теперь всегда, стоило ей заговорить о минувшем. – Ничто его не может уничтожить. Если ты его зароешь, кто-нибудь выкопает, если бросишь в воду, он поплывёт. В безопасности он будет лишь рядом с моим сердцем – там, там он и должен находиться. Только там его место!
– Это безумие, – пробормотал Герберт Лоренс.
И он был прав: миссис Деймер помешалась на своём чёрном сундуке.
Он снова было попытался заговорить, чтобы как-то смягчить её безрассудство, но внизу послышались весёлые голоса, и лицо Бланш исказилось при мысли, что их тайна окажется раскрыта. |