Наконец, подавленный этими тягостными впечатлениями, я сомкнул веки, и тут же передо мной возникло лицо девочки – лицо, которое было последним, что я видел в тот вечер. Умоляющий взгляд серьёзных глаз, решительно сжатые губы, сдвинутые брови… Тоненькое существо, напряжённо выпрямившись, тянулось ко мне, и капли дождя стекали по ручонкам куда-то вниз. Я попытался прикоснуться к ней, но не смог: видение отпрянуло прочь, продолжая издалека молить меня о чём-то. А когда я совсем уже отчаялся понять его, приблизилось вдруг к самому уху и прошептало ледяными губами: «Я обречена бродить здесь… навеки обречена бродить здесь». Бесприютная и измученная, усталая, но неугомонная, сущность эта жаждала успокоения, не в силах отыскать себе клочка земли, который согрел бы её остов, навсегда укрыл бы от этого мира.

Тусклые глаза молили о вожделенном сне, юное измученное лицо жаждало коснуться подушки, маленькое тельце, уставшее от жутких скитаний, трепетало в последней надежде обрести себе вечное ложе. Ни прикоснуться к ребёнку, ни заговорить с ним я не успел: видение вдруг исчезло. На смену ему явился мрак, окутав меня пустым и тяжёлым сном.

Что-то вдруг разбудило меня: что именно – понять было невозможно. Я вскочил на ноги, охваченный тем странным чувством, что возникает при внезапном пробуждении, когда, не подозревая ещё, с какой стороны грозит опасность, человек готов действовать, и притом без промедления. Нервы мои напряглись. Что разбудило меня? Во всём доме не слышно было ни звука. И всё же… Так ли уж безмолвен был этот мрак? Когда все чувства обострены до предела, звук скорее чувствуется, нежели слышится. Теперь я мог уже сказать совершенно точно: в нескольких шагах от меня кто-то бесшумно ступал по половицам.

Я взглянул на часы: стрелки показывали час ночи. Я проспал три часа. Послышались тихие шаги: кто-то приближался к моей двери. Тяжёлой поступью шёл мужчина, за ним едва слышно следовала женщина. Я в ужасе глядел на дверь, ожидая, что она распахнётся, подсвечники слетят со стула и произойдёт нечто ужасное. Но дверь оставалась закрытой. Я быстро приблизился к ней и прильнул к замочной скважине. Совсем рядом прошуршало женское платье.

– Томас, дорогой, не сегодня! – послышался печальный шёпот миссис Ферн. – Нет, только не в эту ночь!

– Нет, сейчас! – Этот угрюмый бас мало напоминал голос моего радушного хозяина. – Иди в постель, моя милая, я просто принесу тебе свечку.

– Как же я могу вернуться, Томас, ты сошёл с ума. Не этой ночью, пожалуйста. Твои нервы уже на пределе.

– Возвращайся, моя девочка. Оставь меня: я просто принесу тебе свечку.

Обладатель тяжёлой поступи стал подниматься, лёгкие шаги затихли внизу. Наступила тишина. Десятки самых фантастических предположений ночными тенями возникали у меня в мозгу. Одна такая минута по насыщенности своей стоит сотни жизней. Свеча догорела, и я вдруг осознал, что за окном тихо. Я отдёрнул шторы: на небе, словно разорванном пополам, сияла безмятежная луна. Её бездушный свет не несёт в себе любви и огня: он – квинтэссенция чужого сияния – сродни тем из нас, кто любит пригреться в тени великого человека, не испытывая при этом даже симпатии к источнику, этот огонь порождающему.

Всё же лучше отражённый свет, чем свеча, решил я, тем более что свечи-то у меня теперь как раз и не было. Но потом понял, что весь свет Вселенной я отдал бы в ту минуту за одну-единственную свечку: не понесёшь же луну с собой в коридор! Впрочем, без неё было бы, пожалуй, ещё хуже. Я чуть-чуть выждал, но не услышал ни звука. Возможно, хозяин также решил довериться яркому свету царицы ночи и не стал искать свечу.