Она улыбнулась нашему изумлению.

— Разве это не прекрасно? — спросила она тихо.

— Это… превосходно. Такая мирная комната, — выдавила из себя Неттл.

А я онемел. Я старался не думать о фантазиях Молли, и теперь оказался в самом их центре. Глупые желания, подумал я, подавляя рычание, рвущееся, как огонь сквозь обугленные ветки. Ребенок. Как сладко было бы, если бы здесь был наш ребенок, здесь, где я мог бы наблюдать, как он растет, а Молли снова бы стала матерью! Я притворно кашлянул и потер лицо. Я подошел к лампе и стал рассматривать украшенное цветами стекло с вниманием, которого оно явно не заслуживало.

Молли, прогуливаясь, разговаривала с Неттл.

— Когда был жива Пейшенс, она показала мне эту колыбель. Она лежала на чердаке. Ее сделали в те годы, когда она с Чивэлом жили здесь и мечтали о ребенке. Все эти годы колыбель ждала. Для меня она оказалась слишком тяжелой, но я позвала Рэвела. И он установил ее здесь. Как только древесину отполировали, колыбелька стала такой прекрасной, что мы решили сделать комнату под стать ей.

— Ох, подойди сюда и просто погляди на эти сундуки. Рэвел нашел их на другом чердаке, но разве не удивительно, как совпадают их цвета и цвет колыбели? Он подумал, что, может быть, они сделаны из одного дуба, который вырос здесь, в Ивовом лесу. Тогда понятно, почему цвета такие похожие. А вот одеяла, некоторые из шерсти для зимних месяцев, а некоторые полегче, для весны. А в этом сундуке, ты удивишься, есть все для малыша. Я и не знала, как много я на самом деле сшила одежды, до тех пор, пока Рэвел не предложил поместить все это в одном месте. Конечно, там разные размеры. Я не настолько глупа, чтобы сделать всю одежду маленькой.

И так далее. Слова лились из Молли, будто долгие месяцы она жаждала возможности открыто поговорить о своих надеждах на ребенка. А Неттл смотрела на мать, улыбалась и кивала. Они сидели на диване, вытаскивали одежду из сундука, раскладывали и рассматривали ее. Я стоял и смотрел на них. Думаю, что на мгновение Неттл поддалась мечте своей матери. А может быть, подумалось мне, это тоска, которой они делились друг с другом: Молли — по ребенку, которого никогда не родит, а Неттл — по ребенку, которого ей запрещено рожать. Я видел, как Неттл взяла маленькое платьице, приложила его к груди и воскликнула:

— Такое крошечное! Я и забыла, какими бывают маленькие дети; прошло уже много лет с рождения Хирса.

— О, Хирс, он был почти самым большим из моих детей. Только Джаст был больше. Одежду, которую я делала для Хирса, он перерос за несколько месяцев.

— Я помню это! — воскликнула Неттл. — Его маленькие ножки болтались ниже рубашки, и только мы его укрывали, как он тут же скидывал все одеяла.

Чистая зависть душила меня. Они ушли, вернулись во времена, когда меня не было в их жизни, вернулись в уютный, шумный дом, полный детей. Я не упрекал Молли за брак с Барричем. Он был хорошим человеком для нее. Но их воспоминание об опыте, которого у меня никогда не было, кинжалом проворачивалось в моей груди. Я пристально следил за ними, снова изгнанный.