Я встал и вежливо попрощался. Уже когда я направился прочь, профессор вдруг спохватился, сделав вид, будто только вспомнил:
— Да, к вам сегодня Эсме заходила. Ко мне не зашла, негодница! Она слишком много пьет. Губит себя. Это меня очень беспокоит. Материнство разбило жизнь моей красавице.
Я увидел в его глазах неописуемую тоску и подумал: «Как он любит Эсме». Дядюшка Доманья ужасно любит Эсме.
— Доброй ночи, профессор Доманья, — повторил я. — Спасибо за коньяк. Самый лучший из всех, что я пробовал за свою жизнь.
— Всегда вам рад, заходите в любое время.
— Доброй ночи, — в третий раз повторил я. — Счастливо, профессор Доманья.
Я бегом спустился по лестнице. И едва ли не галопом, задыхаясь, бросился домой. На ужин приготовили все мои любимые блюда: плов с креветками по-китайски, курицу с миндалем и персиковый компот. Ванг Ю сидел на кухне и читал газету.
— Поужинай сегодня со мной, а, Ванг Ю? — попросил я. — Ты знаешь, как я не люблю есть один.
— Как вам будет угодно, — поклонился Ванг Ю. Всем своим видом он словно хотел показать, что я обязан рассыпаться в благодарностях, раз удостоился такой чести с его стороны. Ну и пусть! Я откупорил бутылку красного вина.
— Твое здоровье! — обратился я к Вангу Ю. — Или, как говорят японцы: «Кампаи»!
— Кампаи! — отозвался он с таким видом, будто потешается надо всем на свете, и прежде всего над самой жизнью. Он даже улыбался, как матушка.
Ему не нравится делить маму со мной, подумал я. Но сказать, что я ему совсем не нравлюсь, тоже нельзя…
После ужина я разложил на круглом столе красного дерева, стоявшем в центре моей комнаты, морские раковины, которые когда-то собрал на побережьях Карачи, Гоа и Пенанга. Я по обыкновению долго рассматривал их, как делаю всегда, когда хочу успокоиться. Вдруг в дверь два раза постучали. Ванг Ю заглянул внутрь и сообщил:
— Внизу ждет посыльный.
Дело было далеко за полночь, и я разволновался.
— Немедленно давай его сюда, Ванг Ю! В такой час может случиться что угодно…
Ванг Ю ввел его в комнату, и я не поверил своим глазам. Передо мной предстал не посыльный, а обычный уличный мальчишка. Его грязные кружевные манжеты, в отличие от белоснежных и накрахмаленных манжет остальных посыльных, были разорваны в клочья. Казалось, он специально разодрал их об стены, пока шел ко мне. Его светлые курчавые волосы, казалось, были не мыты вот уже несколько дней, в глаза бросались следы помады на щеках. Вероятно, какая-то женщина излила на него все избытки своей нежности.
— Я принес вам сообщение, сударь, — сказал он и протянул мне крохотный конверт.
На конверте неразборчивым почерком значилось мое имя. Сердце заколотилось:
— Это от Эсме? — спросил я.
— Ага, — отозвался он с безразличным видом.
Ни один другой посыльный так себя не ведет. Это был тот самый мальчишка, которого днем раньше я отправлял к господину Волковеду и Эсме. Без сомнения, это он: посыльный с грязными чулками! И кого же напоминало это его «ага»? Эсме! Это сын Эсме! Совершенно не похожий на остальных посыльных.
— Сколько тебе лет, малыш? — взволнованно спросил я.
— Мне шесть лет, сударь, — ответил он, не отрывая взгляда от раковин на столе.
— В каком доме ты живешь?
— В седьмом.
Нет, это не посыльный, это самый обыкновенный мальчишка. Сын Эсме, сын Эсме! А как ему раковины мои понравились! Я собрал их со стола и сложил в бархатную сумку.
— Держи. |