Вошел Каганович. Бодрый. Энергичный. Жеребец.

— Добрый вечер, Иосиф Виссарионович, я в вашем распоряжении.

Стоял на почтительном удалении. На таком, чтобы не подчеркивать свой рост. И в то же время быть достаточно близко.

Сталин повернулся к Молотову:

— Вячеслав Михайлович, товарищ Каганович был в числе лиц, которых мы попросили ознакомиться с обращением Еврейского антифашистского комитета о Крыме?

— Нет, товарищ Сталин.

— Это точно?

— Точно, товарищ Сталин.

— А откуда же товарищ Каганович узнал о содержании этого обращения?

— Не знаю, товарищ Сталин.

— Разрешите объяснить, Иосиф Виссарионович? — всунулся Каганович. Деликатно. Но с достоинством.

— Ну, объясните.

— Я случайно увидел текст этого обращения. У начальника Совинформбюро Лозовского. Мы решали вопросы освещения в прессе деятельности Госснаба.

— И вы случайно увидели у него текст. Он что, лежал на столе, а вы случайно заглянули в него?

— Никак нет, Иосиф Виссарионович. Когда я приехал, Лозовский изучал этот текст. Он выглядел очень озабоченным. На мой вопрос, чем он так озабочен, Лозовский показал мне на текст.

— И разрешил прочитать?

— Вообще-то… Я не спрашивал у него разрешения. Просто прочитал.

— Конечно, конечно, — покивал Сталин. — Члену Политбюро и председателю Государственного комитета по материально-техническому снабжению народного хозяйства СССР не с руки спрашивать разрешения у какого-то начальника Совинформбюро и заместителя министра иностранных дел. Значит, вы прочитали обращение и оно вам не понравилось?

— Я был искренне возмущен, Иосиф Виссарионович! Подобной ерунды я даже представить себе не мог! Возмутительная безответственность! Какой-то поэтишка и какой-то актеришка лезут в большую политику!

— Как я вас понимаю! Значит, вы были настолько возмущены, что вызвали поэтишку и актеришку к себе и топали на них ногами?

— Я не топал ногами, Иосиф Виссарионович.

— Нет? А как? Стучали кулаком по столу?

— Ну, совсем немного.

Сталин прошелся по кабинету, посасывая пустую трубку. Проговорил, ни к кому не обращаясь:

— Товарищ Каганович совсем недавно назначен председателем Госснаба. Но он, вероятно, за это короткое время успел решить все вопросы. Строители обеспечены техникой и цементом. Машиностроители обеспечены металлом. Металлурги обеспечены рудой. Транспортники обеспечены горючим и запасными частями. Все хорошо. Настолько, что у товарища Кагановича есть время заниматься вопросами, которых ему не поручали. Так получается? Получается так.

До Кагановича уже все дошло.

— Виноват, товарищ Сталин, — понурившись, сказал он. — Я совершил большую ошибку. Я все понял, товарищ Сталин.

Сталин остановился так близко к нему, что Кагановичу приходилось смотреть сверху вниз.

— Что же вы поняли?

— Что мне не следовало заниматься вопросами, которые не входят в мою компетенцию.

— И это все, что вы поняли?

Каганович лишь растерянно пожал плечами.

Молотов хмуро наблюдал за происходящим. На его глазах разыгрывался очередной спектакль. Сталин любил такие спектакли. Его жизнь состояла из постоянного делового общения со многими десятками людей, в постоянном умственном напряжении. Оно требовало разрядки. Эти спектакли и были разрядкой. Многие от них обмирали. Но Молотов знал, что они мало что значат. Важным и грозным было не то, что он говорит, а то, что он думает.