— Телемское аббатство? Знаю, конечно. Улица Лепик, все время вверх, номер дома не помню, но когда выйдете с бульвара Клиши, поднимайтесь по правой стороне на Монмартрский холм.

— Это религиозное учреждение? — спросил Виктор.

Вот уж нет! — расхохотался тот. — Знаете знаменитое Телемское аббатство, которое изобразил Рабле в «Гаргантюа»? Ну вот, а это «аббатство» объединяет художников, у которых общие художественные устремления, отсюда и название, оно указывает на клановость, группировку. Решительно ничего монастырского там нет, не говоря уж о том, что это аббатство — внутренний зал бистро «Бахус». Основал его Морис Ломье, молодой художник с большим будущим. Все, кто в это общество входит, собираются раз в неделю и рисуют модель с натуры. Когда Ломье пришел ко мне в первый раз, я его вышвырнул за дверь: он имел наглость попросить у меня тюбик черной краски. Черной! У меня, известного приверженца блистательной палитры импрессионистов! Потом он вернулся, все уладилось, и я даже дал ему краски в обмен на один этюд.

Он указал на стену лавчонки, увешанную портретами, пейзажами, натюрмортами. Потрясенный, Виктор подошел к маленькой изящной картине. Обнаженная по пояс женщина зачесывала назад волосы у зеркала, подняв руки. Он узнал эту женщину с высокой упругой грудью и гладкой кожей. Это была Таша!

— Это продается? — спросил он безразличным тоном.

— Как и все, что здесь есть! У Ломье и его собратьев есть талант, но взгляните-ка лучше сюда, вот где непревзойденные шедевры, которые, увы, не находят покупателей, да хотя бы вот этот!

Разговорчивый торговец уставил палец на маленькое квадратное полотно, изображавшее вазу с гладиолусами. Красные, желтые, белые цветы, казалось, жили своей жизнью, они так и устремлялись к зрителю.

— Винсент Ван Гог, гений, непонятый как все гении, держу пари, вы ни словечка о нем не слышали. Взгляните только на эти цветы, лучше их не умеет рисовать никто! Какая красота! Каждый раз с восхищением разглядываю, и всякий раз потрясен. И еще говорят, он гроша не стоит! Называют безумцем. Таких безумцев бы да в это их благовоспитанное общество. А Сезанн! Еще один «запишите на мой счет». Видать, все, кем я восхищаюсь, чьи картины беру в обмен на краски, не принесут мне ни гроша. А все равно — если человек живет больше, чем на пятьдесят сантимов в день, он каналья! Да вот, видели вы когда-нибудь подобное?

Виктор рассеянно обвел взглядом картины, груши и яблоки в компотницах, кособокие домики, горы правильной геометрической формы. Все это пиршество красок не вытеснило из его памяти портрет Таша. Торговец вздохнул.

— Ну, вот и вы такой же, как все! Знайте, сейчас это ничего не стоит, но настанет день, когда все будут говорить о тех двоих, начнут спорить друг с другом, рассуждая об особенностях их манер, плохо лишь то, что этот день настанет после их смерти. А вас, значит, интересует Ломье? Весьма недорого. Двадцать франков… Пятнадцать. Постойте, десять, чтобы доставить вам удовольствие!

— Деньги не проблема, я не торгуюсь, я просто… еще не решил.

— Ах вот в чем дело! Все еще не решил! Вот увидите, скоро музеи будут спорить за честь выставить эти картины, уверяю вас, мсье!

На бульваре Клиши, в этом царстве дансингов, кабаре и артистических кафе, Виктор остановился перед кабачком «Картофельные революционеры». Клошар, стоявший у входа, принялся объяснять ему, что заведение принадлежит одному оригиналу, который во время Коммуны был полковником, рассчитывая выклянчить несколько монеток.

— Скажите, «Бахус» — это вверх по улице Лепик?

— Вот уж тридцать лет хожу взад-вперед по этим местам, каждую пивнушку изучил, но про «Бахус» ничего не знаю, может, вам нужен «Бибулус»?

— Что?

— «Бибулус».