Он слегка отвел трубку от уха. В комнате стояла такая тишина, что бестелесный голос с другого конца провода был отлично слышен. Он звучал негромко, скрипуче и удивительно спокойно.

— Да, мсье, я ждал вашего звонка.

— Я не так давно беседовал с вами…

— Да…

— …и сказал, что буду вынужден отдать приказ о вашем аресте.

— Помню, мсье. — В скрипучем голосе мелькнуло нетерпение.

— Я упомянул о том шуме, который неизбежно будет сопровождать суд. Ваше имя, имена вашей дочери и жены будут вываляны в грязи. Вам лично придется рассказывать о ваших делах и мыслях в переполненном зале перед сворой фотографов, а пролетарии, уставившись на вас, будут жевать сосиски.

Бенколен говорил задушевно, но в голосе начали проступать резкие нотки.

— Так что же, мсье?

— Я поинтересовался, имеется ли в вашем доме яд. Вы ответили, что есть цианистый калий, который действует мгновенно и безболезненно. Вы также сказали…

Бенколен повернул трубку так, что холодный голос стал слышен еще четче.

— И повторю еще раз, мсье, — ответил полковник Мартель, — что готов к расплате за содеянное мной. Я не боюсь гильотины.

— Вопрос вовсе не в этом, полковник, — мягко сказал Бенколен. — Допустим, вы получите от меня благословение на то, чтобы мгновенно уйти в небытие?

Мари Огюстен шагнула вперед. Сыщик бросил на нее яростный взгляд. Девушка отшатнулась, а Бенколен спокойно продолжал:

— У вас будет право поступить так, если вы решитесь воспользоваться предоставленным вам шансом, как истинный спортсмен.

— Я не понимаю…

— Приняв яд, полковник, вы бы искупили свою вину, а я бы сделал так, чтобы все было тихо. Связь вашей дочери с клубом, все ее делишки, ваши поступки — короче говоря, все связанное с этим делом, осталось бы в тайне. Клянусь в этом. Вы знаете — на мое слово можно положиться.

Через много миль проводов до нас долетел вздох. Я увидел перед собой старика, застывшего в своем огромном кресле.

— Что вы хотите сказать? — хрипло произнес голос.

— Вы последний представитель великого рода, полковник. Носить имя Мартель — огромная честь. И если я, полицейский чиновник, говорю, что закон удовлетворен, вы оставляете это родовое имя, — его слова вонзались в сознание, словно остро заточенный стилет, — ваше имя, полковник, чистым и незапятнанным. Или, напротив, его треплют и над ним издеваются во всех грязных закоулках. Лавочник будет похотливо облизывать губы, смакуя продажность вашей дочери…

— Ради Бога, — прошептал, шагнув поближе, Шомон, — перестаньте его мучить.

— …продажность вашей дочери, ее роль притоносодержательницы и любовницы сутенера. Я избавлю вас, полковник, от этого легко и безболезненно, если вы рискнете положиться на счастье игрока.

Голос в трубке произнес хрипло и с придыханием:

— И все же я не понимаю…

— Позвольте мне объяснить. Цианистый калий — он сейчас далеко от вас?

— В письменном столе, — прошептал голос, — в маленьком флаконе. Иногда… В последнее время меня посещала мысль…

— Возьмите флакон, полковник. Да-да! Делайте то, что я говорю. Возьмите флакон и поставьте его на стол перед собой. Вот она, мгновенная и почетная смерть. Рассмотрите ее внимательно.

Последовала пауза. Нога Бенколена начала раскачиваться сильнее, напряженная улыбка стала шире, в глубине глаз зажегся огонек.

— Итак, вы видите яд? Один миг — и вы мертвы.