— Слушаю, — раздался голос.

Репе Кабур повторил, что является одним из пассажиров «Марсельца», что его имя упомянуто в «Франс-суар».

Раздался короткий, резкий щелчок, отчего ему стало больно в ухе. И совсем другой голос произнес: «Комиссар Таркэн не вернулся, трубку возьмет инспектор Грацциано». Рене Кабур вспомнил, что был такой американский боксер среднего веса во времена Сердана. У инспектора была фамилия боксера.

Как раз над полкой, о которую он опирался обоими локтями, был нарисован неприличный рисунок. Малограмотная надпись гласила, что некто Ж. Ф. двадцати двух лет назначал здесь свидание ежедневно в 16 часов. Повернув голову, он убедился, что такого рода надписи были тут в изобилии.

— Инспектор Грацциано?

Это был он. Да, ему все известно. Назвал его господином Кабуром, как поступали клиенты, с которыми он разговаривает ежедневно по телефону в своем кабинете на площади Алезиа. Голос был густым, низким, как у диктора радио. Кабур представил себе человека с суровым лицом, широкоплечего, в рубашке с закатанными рукавами, уставшего после целого дня работы.

Инспектор с фамилией боксера сказал, что только возьмет чем писать. Потом, что слушает. Но заговорил сам: «Имя, фамилия, возраст, адрес, профессия?»

— Кабур, Рене. 38 лет. Инспектор по продаже хозяйственных машин. «Прожин». «Прогресс…» Да, именно так, «Прожин». Нет, я в пивной напротив Восточного вокзала. Живу на улице Синор, здесь рядом. Едва я прочитал в «Франс-суар»… Так вот, ничего, конечно, особенного, но я подумал, что должен вам позвонить…

Он правильно сделал. Итак, это он занимал полку, как там ее номер, 226, не так ли?

— Да, верхнюю, справа при входе, точно

— Вы сели на поезд в Марселе?

— Точно. Вчера вечером.

— Вы не заметили во время поездки ничего особенного?

У него едва не вырвалось, что он не так уж часто бывает в поездках и поэтому ему многое казалось «особенным», но ответил:

— Нет, ничего.

— Когда вы сошли с поезда?

— По прибытии. Я хочу сказать, почти сразу.

— Когда вы покидали купе, вы не заметили ничего особенного?

Теперь ему захотелось глупо засмеяться, это слово звучало уж слишком нелепо. Он ответил:

— Нет, ничего, но может заверить, что в ту минуту жертва была еще жива.

— Вы знаете жертву?

— Вы хотите сказать, понимаю ли я, о какой женщине идет речь? Я видел ее фото…

— Были ли еще женщины в купе?

Они этого не знали. Значит, никто еще не звонил. Эта мысль произвела на него странное впечатление: он первым приехал к поезду, первым вышел из вагона, стал первым свидетелем.

— Да, еще две. В общем те, кого я видел.

— У меня в списке только имена, — сказал инспектор Грацциано, — и вы первый из пассажиров купе, кто нам звонит. Вы можете описать других?

Рене Кабур сказал: конечно. Он оставил газету в зале на диванчике. И теперь злился сам на себя.

Но одновременно испытывал разочарование. Он не думал, что допрос будет вестись по телефону, из этой кабины, где он вспотел, разглядывая неумелые рисунки, от которых уже не мог оторвать глаз.

— Послушайте, а не лучше ли мне приехать к вам?

— Сейчас?

Наступило молчание, затем голос в трубке сказал, что это очень любезно, но уже больше семи часов вечера, что у него еще немало работы по другому делу. Лучше всего, если инспектор заедет к нему послезавтра утром или, если ему не трудно, пусть он сам приедет завтра на Кэ часам к десяти утра.