Тот молча кивнул и принялся сосредоточенно раскуривать сигарету.

– А ты понимаешь, что завершать это дело, скорее всего, придется именно тебе? Вряд ли генералы захотят предавать дело дальнейшей огласке, действуя по официальным каналам.

Забродов вообще не отреагировал, только покосился на Мещерякова через плечо прищуренным глазом.

– Это профессионал, Илларион, а ты уже не мальчик, – продолжал Мещеряков. – Как только он поймает тебя на мушку, весь твой опыт перестанет иметь значение – пуле все равно.

Забродов вдруг широко улыбнулся, хлопнул Мещерякова по плечу и разразился очередной цитатой.

– Но взял он меч и взял он щит, – нараспев продекламировал Забродов, – высоких полон дум. В глущобу путь его лежит, под дерево Тумтум.

Сорокин рассмеялся, а Мещеряков нахмурился – он не читал книги веселого англичанина.

– Мне не все равно, друг Андрюша, – пояснил свою мысль Забродов. – Мне совсем не все равно – не знаю даже, почему.

– Потому что ты блаженный, – сказал Мещеряков, и все трое покинули оперативную квартиру.

К небу поднимался рев и лязг вступивших в неравный бой снегоочистителей и проседающих под тяжестью грязного снега самосвалов, мерное шарканье дворницких лопат и вдохновенный мат водителей увязших по самое брюхо легковых автомобилей. По всему городу, наплевав на голодное урчание в животах, катались в сухом снегу очумевшие от радости собаки – по одной и целыми стаями, невзирая на размер, масть и породу. Снег на разные голоса визжал под ногами пешеходов, снег сверкал и переливался на каждой ветке, каждом карнизе, на крышах, газонах, тротуарах, на лысинах, кепках, плечах и призывно воздетых руках памятников – везде был искрящийся в лучах морозного солнца снег.

К десяти часам утра мороз, казалось, еще усилился, в движениях пешеходов появилась некоторая излишняя легкость и торопливость, а кое-кто откровенно двигался перебежками, прикрывая рукой в перчатке полуотгрызенный свирепым морозом нос.

На самом деле было не больше минус двадцати, но по контрасту со вчерашней оттепелью холод казался арктическим.

Водителю потрепанной темно-синей спортивной «тойоты» с помятой правой дверцей было наплевать и на мороз, и на красоты этого зимнего утра. В салоне автомобиля было тепло, а пейзажи его сейчас просто не занимали – он ощущал себя летящей в цель пулей, хотя на самом деле никуда не летел, а сидел за рулем своего купленного по дешевке двухместного автомобиля и крутил ручку настройки портативного приемного устройства, пальцем другой руки придерживая вставленный в ухо наушник. В губах у него дымилась сигарета – термоядерный французский «Голуаз».

Дым щипал глаза, и человек в «тойоте» морщился, одним глазом кося на стоявшую метрах в ста впереди черную «волгу» с тонированными стеклами. На сиденье рядом с водителем «тойоты», прикрытый свежим номером «Московского комсомольца», лежал крупнокалиберный «магнум» с глушителем, легендарное оружие гангстеров и полицейских, нашедшее, наконец, дорогу на заснеженные российские просторы.

Позади возносил к небу заиндевелый шпиль главный корпус МГУ, впереди была смотровая площадка на Воробьевых горах, в это время года пустая и заснеженная. То, что генерал Потапчук решил вдруг побеседовать со своим коллегой из ГРУ генералом Федотовым на этом продуваемом морозным ветром пятачке, вселяло в водителя «тойоты» некоторую надежду – генералам явно было что обсудить, и сделать это они хотели без свидетелей: ни в черной «волге» Потапчука, ни в похожем на нее как две капли воды служебном автомобиле Федотова не было водителей.

Самих генералов Слепой видеть не мог – их скрывало плавное закругление подъездной дороги, – но слышимость была прекрасной.