— Скажу без обиняков, — говорит Клемент. — В открытую, напрямик. Мы, Юна, разобрали тебя по косточкам. Проанализировали все, что ты натворила.

— Проанализировали, что ты собой представляешь.

— Ты — эксплуататорша, — говорит Клемент.

— Эксплуататорша, — говорит Мэри. — Интриганка.

— Мы предложили тебе снять с нами квартиру на паях исключительно ради твоего блага. Чтобы ты развилась как личность и так далее. А вышло, как в «Ученике чародея». — Клемент злобно зыркает на нее. — Мы и вообразить не могли, что ты все приберешь к рукам.

— А ты прибрала к рукам буквально все.

— Дом.

— Книги.

— Сортир.

— Пластинки.

— Холодильник.

— Ребенка, — говорит Мэри. — Ты вывезла ее гулять в метель, только что не душила, лишь бы заткнуть ей рот…

— Как ты с ней обходилась? — говорит Клемент. — Мы полагались на тебя, а ты, как ты с ней обходилась? Мы тебе верили, а как ты обошлась с нами? Прибрала все к рукам.

Юна не отрывает глаз от пола. В драке диванная подушка разорвалась, по полу катаются облачка ваты — ни дать ни взять юркие мышата.

— Преступное небрежение — вот что это такое, — горько говорит Мэри. — А с чего все началось — с Органского. После того как он стал увиваться вокруг тебя, тебе уже ни до чего не было дела. Говорили же мы: от него добра не жди.

— Он добрый, — говорит Юна. — Если бы не Борис, мы бы так и не узнали, что с Кристиной, и было бы еще хуже…

— А что, может быть еще хуже? — говорит Мэри.

— Брось, зайка, что толку разговаривать с ней по-хорошему. Он настроил ее против нас, вот в чем суть.

Юна потрясена, хоть сама того и не сознает: на губах ее вкус соли. Потом в носу что-то булькает, и она понимает, что плачет, уже давно.

— Поздно спектакли разыгрывать, раньше надо было думать, — говорит Мэри. — Лучше приберись, хоть это-то ты можешь. У Клемента рубашка в клочьях.

— Должен признать, тебе удалось то, чего даже Розали не удалось. Ты — это же невероятно — стравила нас друг с другом. Да по сравнению с тобой Розали святая, не иначе.

Юна заводит руки за спину.

— Знаю, я виновата. Борис уверяет, что нет. Я о Кристине. Но я-то знаю, что виновата, — продолжает она, беззвучно истекая слезами.

— Сопли-вопли! — орет Мэри. — Вот что в тебе хуже всего — смотреть противно, как ты нюни разводишь, мазохизм это чистой воды и больше ничего. До того она смиренная, что от нее тошнит, прирожденная мученица, вечно подставляет шею — садись кто хочешь. Слушай, если рвешься пострадать, — твой дружок Борис тебе это обеспечит.

— Борис добрый! — тупо твердит Юна.

— На него нельзя положиться, — говорит Клемент. — Эти медики, они такие. Знаю я, что тебе от него нужно, но этого не будет. И добра от него, что ты там ни говори, не жди. Мы с Мэри с ходу его раскусили, но ты же умнее всех. Ты нас не слушала. Мы посчитали, что тебе можно помочь, тебя можно спасти, но материал оказался никуда не годный. Ты пропала, Юна. Этот тип на тебе никогда не женится.

— Что заслужила, то и получишь по полной программе, — говорит Мэри.

— Добрый-то он добрый, только до добра он тебя не доведет, — говорит Клемент, и оттого, как ловко он это сказанул, губы его — видит Юна, — растягивает улыбка.