Заявление Руби насчет пенсии казалось Алекс бессмысленным. Может, это просто очередное упрямое заблуждение, у Руби такое бывает — она порой что-нибудь понимает совершенно навыворот. С другой стороны, может быть, Руби сказала это с определенной целью; вполне возможно, она имела в виду что-то совсем другое. По правде сказать, Алекс, обдумывая разговор задним числом, была уже почти уверена, что Руби говорила о Другом, о чем-то таком, что Алекс не нравилось. Она вспомнила мир крахмальных белых фартуков и наколок, чрезвычайно длинных скатертей из негнущегося Дамаска, покрытого едва заметными серебристыми цветами. Она едва вышла из детского возраста, когда ее отец, Джеффри Стиллоуэн, как повествует семейная легенда, «нашел» Руби в цыганском таборе за общинным лугом — табору он помогал, будучи филантропом, — и нанял ее в горничные своей дочери. Руби была двумя годами старше Алекс. Выглядела она так же, как и сейчас: смуглая, жесткая, сильная, плотная, словно покрытая темной коркой. Она и Алекс были связаны давно и взаимно. Была ли это любовь? Вопрос неуместен. Скорее, роковая неизбежность, словно они сидели вместе в тюрьме. Иногда Алекс казалось, что присутствие Руби в доме невыносимо, но это ощущение быстро проходило. Обычно такого чувства не было, была лишь связь. Из чего она состояла? Может быть, в основном из приказов. Они легко и непринужденно говорили о покупках, о домашних заботах. Они касались погоды, иногда — телепередач, но общения в этих разговорах не было. «Чтобы слуги были хороши, с ними надо работать», — говаривала мать Алекс. Алекс никогда не работала с Руби. «Я не виновата, — подумала Алекс, — Руби вполне разумна, нельзя сказать, что у нее не все дома, она просто неразговорчива». Они никогда не ели вместе. Они никогда не касались друг друга. Алекс прожила жизнь, наполненную победами, провалами, замужеством, детьми и мыслями. У Алекс было богатое прошлое и живое, интересное, опасное будущее. Руби жила по другим законам. Алекс не считала себя старухой и лишь недавно пришла к мысли, что Руби — старуха. Интересно, задумывается ли Руби, кто за кем будет ухаживать в старости — служанка за хозяйкой или наоборот? Но сейчас речь шла о чем-то гораздо менее рациональном.

Алекс никогда не была главой дома в Белмонте. В детстве она не жила здесь. Отец ее часто уезжал, и когда семья селилась тут в промежутках между прежними и новыми жильцами, Алекс чувствовала себя гостьей. Когда она приехала сюда молодой женой, ничего не изменилось. Дети, сейчас уже отделившиеся, не оставили на доме своего отпечатка, и Алан всегда рассматривал этот дом как собственность отца Алекс. Дом был большой, белый, оштукатуренный, один из лучших в Виктория-парке, с эркерами, готическими окнами в стиле Строберри-Хилл, широкой красивой спиральной лестницей и башенкой. Несмотря на толстый слой безукоризненно чистых белил, покрывавших все внутренние и наружные деревянные части дома, он был мрачен и полон собственных угрюмых дум. Алекс чувствовала их шевеление. Думы эти составляли кадры, в которых жили, двигались она и Руби, каждая своими путями. Дом словно перестал повиноваться Алекс, как и жизнь начала выходить у нее из повиновения в последнее время. По ночам дом пугал Алекс запахами дыма и страхами пожара. Ей снилось, что она, заблудившись в доме, находит комнаты, о которых и не подозревала, где существуют какие-то иные формы жизни или существовали до недавнего времени и погибли. Там не было мертвых тел, но были мертвые вещи. В такие времена, когда дом выходил из-под контроля, Алекс казалось, что Руби в большей степени живет в Белмонте, чем она, и она видела в служанке оплот безопасности.