|
- И получу ответ через три месяца. О, вы еще не знаете наших порядков! Отчаяние, отразившееся на лице графа, испугало меня. - Ну что ж? - заметил я. - Я готов остаться здесь на целых три месяца. Анненков посмотрел на меня и улыбнулся. - Нет, - сказал он, - я не надеюсь, что ее допустят ко мне. Очевидно, есть такой приказ, а против приказа не пойдешь. - Это ужасно, - пробормотал я. В это время отворилась дверь и вошел жандармский ротмистр. Анненков шагнул к нему навстречу. - Сударь, - сказал он, - сюда приехала дама из Петербурга специально для того, чтобы повидаться со мной. Она перенесла в дороге тысячи лишений, чуть не погибла. Неужели я не смогу ее увидеть? - Нет, - спокойно ответил ротмистр, - вы знаете, что арестантам запрещены свидания с женщинами. - Однако князю Трубецкому это было разрешено. Да, - согласился ротмистр, - но ведь то была его жена. - Ну, а если эта женщина станет моей женой, она будет допущена ко мне? - Ну, конечно. - О, - вздохнул с облегчением Анненков, точно с плеч его свалилась гора. - Тогда я попрошу пригласить сюда священника, а вас, - обратился он ко мне, - быть шафером на моей свадьбе. Я обнял его молча, не будучи в силах произнести ни слова. - Скажите же Луизе, - попросил меня Анненков, прощаясь со мной, - что завтра мы с нею увидимся. На другой день, в десять часов утра, произошло бракосочетание графа Анненкова с девицей Луизой Дюпюи. В сельскую церковь явились мы с Луизой, а вслед за нами Анненков с Трубецким и остальные ссыльные. Здесь, после долгой разлуки, Луиза и Алексей наконец увидели друг друга и, молча преклонив колена перед алтарем, обменялись одним-единственным словом. Это было слово «да», которое связало их навеки. *** Вернувшись в Санкт-Петербург, я нашел несколько писем, настоятельно призывавших меня во Францию. Дело было в феврале, следовательно, морской путь был закрыт. Я избрал поэтому санный путь и без особого огорчения покинул город Петра Великого, где я потерял почти всех учеников из-за событий, связанных с заговором. Итак, я ехал в обратном направлении по той самой дороге, которая полтора года назад привела меня в Петербург. Но теперь вокруг меня был бескрайний снежный ковер. Древняя Московия и Польша остались позади, и передо мной были владения его величества прусского короля. И тут, высунув нос из саней, я увидел к своему удивлению мужчину лет пятидесяти, высокого, тонкого, сухопарого. На нем был черный фрак, такого же цвета жилет и штаны; на ногах его красовались башмаки с пряжками, на голове - цилиндр; левой рукой он прижимал к боку скрипку, в правой держал смычок, помахивая им, словно тросточкой. Вид его показался мне столь нелепым, а место для прогулки столь неподходящим по морозу в 25 - 30 градусов, что я велел кучеру остановиться. Увидев, что я поджидаю его, незнакомец ускорил шаг, но без торопливости и с достоинством, преисполненным изящества. По мере того как этот странный субъект приближался ко мне, я все внимательнее вглядывался в его лицо. Наконец мои сомнения рассеялись: да это был мой соотечественник, которого я встретил, когда впервые попал в Санкт-Петербург. В двух шагах от саней он остановился, переложил смычок в левую руку и, сняв тремя пальцами свой цилиндр, поклонился мне по всем правилам хореографического искусства. - Сударь, - проговорил он, - не сочтите за бестактность, но не могу ли я узнать у вас, в какой части света я нахожусь? - Сударь, - ответил я, - вы находитесь на южном берегу Немана, приблизительно в тридцати лье от Кенигсберга. |
