4

Вернулась я в тот день домой, Толика с улицы забрала, накормила его, усадила за уроки, отцу в постель бульон подала (он у меня тогда уже хворать начал), сама сижу у стола, смотрю в тарелку, а перед глазами туман, и на сердце тоскливо.

- А скажи мне, папаня, - говорю я отцу, - шубка норковая сколько может стоить, по-твоему? Ты человек бывалый, знаешь, наверно?

Насторожился отец, бульон на табуретку отставил. Очень он бояться стал, что я мужа найду настоящего, и тогда ему жизни не будет.

- Да смотря какой размер, - говорит осторожно.

- Ну, примерно на меня, - отвечаю.

Закашлялся он, захрипел, на подушки откинулся, подбородок свой выставил, глаза закатил.

- Мама, - говорит мне Толик из-за стола, - умирает наш дед, похоже.

- Да нет, - отвечаю, - просто волнуется. Ты, папаня, не бойся, я тебя не кину, отвечай, если спрашиваю.

Отдышался отец, поутих.

- Да тысяч восемь, не меньше, - сказал наконец и в глаза мне тревожно глядит. - Зина, Зинка, что ты опять надумала?

Успокоила я его, приласкала, обещала транзистор купить: он у меня, как ребенок второй, очень подаркам радовался. Подарила я Толику стереоскоп, а ему не подарила, так он неделю со мной не разговаривал.

Ночью спать не сплю, все ворочаюсь, маюсь: не выходит у меня Вавка из головы. Что ж такое, думаю, она над собой сделала? На что ради норки решилась? И рассудила я так: чистым дело не может быть, слишком деньги большие замешаны, и должна я с Вавкой завтра поговорить. Так и так, мол, подружка, выкладывай все напрямик, а не хочешь - не надо: сразу после работы пойду в милицию. Спасать надо девку, иначе совсем завязнет.

5

И что вы думаете? На другое же утро является Вавка на пункт в своем старом пальтишке перелицованном. Но меня это не успокоило: вот как, думаю, уловила, значит, мое неодобрение, решила поостеречься. Не стала я в лоб ее спрашивать, осторожненько говорю:

- Здравствуй, Вава. Холодновато сегодня, тебе не кажется?

Только хитрость моя была грубо пошита. Зыркнула на меня Вавка, усмехнулась - и подает мне открыточку.

"Вава, милая, - читаю. - С нетерпением жду Вас в Москве, на студии, в любое удобное для Вас время. Съемки в Пицунде, потом в Монреале, так что будьте готовы к длительному путешествию. Ваш Боборыкин".

- Это кто такой? - спрашиваю. - Фотограф, что ли?

- Эх, глубинушка, - засмеялась надо мной Вавка. - Кинорежиссер самый лучший в Союзе. Фильм "Весна во льдах" видела?

- Ну? - спрашиваю. - И зачем же ты ему так срочно понадобилась?

- Да не для того уж, конечно, чтобы твист танцевать. Фильм снимать будем, я в заглавной роли. Видишь, в Монреаль надо ехать. А Монреаль - это тебе не пансионат на Клязьме. Лазурный берег, сама понимаешь.

Прислонилась я к холодильнику, голова кругом идет, ничего не соображаю, как пьяная.

- Вот кого ты, значит, подцепила. Вот кто норками тебя одаривает...

- С ума ты сошла, - говорит мне Вавка. - Я в глаза его еще не видела.

- Ну а где же твоя шуба?

- Обменяла.

- На что?

- А вот на эту открыточку.

Тут в жар меня так и кинуло.

- Господи! - кричу я ей. - Да объясни ты мне все или пропади с моих глаз, пока я тебе челку не выдрала! Дашь ты мне покой или нет?

- А я от тебя, - говорит мне Вавка, - ничего скрывать не собираюсь. Как от лучшей и единственной подруги. Всю историю на прощанье выложу.

- Как на прощанье?

- А так. Ухожу я из этой конторы и в Москву уезжаю. Вернусь из Монреаля не стану же я чужие сервизы перетирать. Кино - это дело затяжное, один раз уцепишься - а там само повезет. Лет на двадцать хватит хлопот, пока внешность моя не истратится.

Помолчала я, глазами похлопала.

- А обмана тут нет?

- Все проверено, - отвечает мне Вавка.