|
– Любопытно. – Он улыбнулся одними губами и последовал за ней. Остро ощущая его присутствие, она провела Дэвида в большую гостиную. Стреттон ее не подвел – портрет семьи Дэвида висел над камином. Она молча подняла канделябр, чтобы лучше осветить картину. Он судорожно вздохнул, жадно вглядываясь в знакомые лица. – Я понятия не имел, что этот портрет еще существует. Думал, что Уилфред его уничтожил. – Хотел уничтожить, но Стреттон спрятал. Она снова вгляделась в изображение: да, Рейнольдсу удалось явственно передать атмосферу семейной любви. – Твои близкие были тогда счастливы? – спросила она. – Да. Особенно тогда, когда старшие мальчики были в школе. Моего отца вторая семья радовала гораздо больше, чем первая. Он, наверное, и понятия не имел, на какие гадости были способны его старшие сыновья. – Его взгляд снова ностальгически скользнул по портрету. – Или, возможно, он просто не хотел этого знать. Он был человеком мягким и не хотел неприятностей. – Сильный характер – это у тебя от матери? – Наверное. После смерти отца она сумела наладить свою и нашу жизнь. И я никогда не замечал, чтобы она сожалела о том, что потеряла. – Он прикоснулся к раме, гладя пальцами позолоченные деревянные завитки. – Возможно, она даже была рада, что освободилась от роли хозяйки баронского поместья. Джослин завидовала уверенности Дэвида в себе – он спокойно принимает комплименты, что у него сильный характер, сам ни минуты в этом не сомневаясь. Сама она никогда не могла безоговорочно принять ни один комплимент. Похвалы в ее адрес будили в ней смутное беспокойство. Чувство собственной неполноценности незаметно поселилось в ней. Взгляд Дэвида скользнул по гостиной. Джослин сгруппировала принесенную с чердака мебель вокруг трех персидских ковров, и огромное пространство парадной комнаты разбилось на уютные уголки. Свет от свечей отражался в натертом до блеска паркете, подчеркивая богатые, сочные краски ковров. – Эта комната никогда не была такой красивой. У тебя талант создавать прекрасное. Он перевел глаза на нее – и их взгляды встретились. Джослин ни за какие сокровища мира не согласилась бы отвернуться. Чуть слышно она спросила: – Почему ты так долго сидел один? – Я… думал. О тебе. – Бархатные тона его голоса были подобны нежным прикосновениям. – О том, как ты красива. О том, как мне трудно сдерживаться, когда я прикасаюсь к тебе. Джослин невольно шагнула вперед – ее грудь почти коснулась его тела. Изумляясь собственному бесстыдству, она спросила: – А почему ты так сдержан? Он застыл на месте, не делая попытки ни приблизиться, ни отстраниться от нее. – Я обещал вернуть тебе свободу, и это обещание меня связывает. Я и без того зашел дальше, чем следовало. – Мы подписали бумаги для признания брака недействительным, так что оба получим свободу. Но как же с этой ночью? – спросила она с откровенностью, поразившей ее саму. – Ведь никто не узнает, что происходит между нами? – Но я то знаю, ты – тоже. – Под туго натянутой кожей на его скулах заходили желваки. – Но я не уверен, что ты понимаешь, чего хочешь. Она положила ладонь на его руку, ощущая под пальцами налитые силой мышцы. – Я знаю, чего мне хочется. Я хочу, чтобы ты обнял меня, – сказала она, и ее голос стал глухим от острого желания. – Я знаю, что уроки страсти, которые ты мне дал, – это только прелюдия к изумительной симфонии любви. Цивилизованный офицер и джентльмен вдруг исчез в нем. – Ты в этом уверена? От одной только мысли о том, что сейчас произойдет, у нее участилось дыхание. Ей хотелось бежать быстрее ветра – и оказаться добычей льва. Его добычей. – Настолько, насколько в этом ненадежном мире можно быть в чем то уверенной. |
