— Теперь, когда ты сказала об этом, я припоминаю, что у меня возникло такое ощущение… такое ощущение, что кто-то движется в холле. Но освещение было тусклое из-за поднятых наполовину жалюзи венецианских окон. На дворе было жарко. К тому же я не обращала внимания на то, что происходит в холле. Я высматривала вас и Бет, а вы были в классной комнате.

— Я видела, как ты рисовала на лужайке, когда возвращалась по тропинке от ручья, — продолжала Гизела. — Твои движения мне показались какими-то ужасно замедленными, неестественными. Ты была гораздо медлительнее, чем обычно. Что, тебе было плохо?

— Нет, я чувствовала себя хорошо. Просто какое-то сонное состояние. Мне с трудом удавалось преодолевать дрему и не закрыть глаза. Этот ужасный вопль словно пробудил меня. Знаешь, как ведет себя спящий человек, если его внезапно разбудить. Даже крепкий сон не помогает при навязчивом кошмаре.

— Значит, ты испугалась? — спросила Гизела.

— Ну а ты бы на моем месте?

— Думаю, что тоже испугалась бы. Но такой страх не вызвал бы у меня заторможенности. Ну а как ты сейчас себя чувствуешь?

— Неплохо, — со вздохом ответила Фостина. — Просто… немного устала. — Она слегка улыбнулась бледными губами.

— Помочь тебе собрать вещи? — предложила Гизела.

— Правда? Очень мило с твоей стороны. Только у меня с ними немного хлопот. Я все сделала сегодня утром. Вещей у меня мало.

Перевязав кожаным ремешком и закрыв последний из трех довольно потрепанных чемоданов, Фостина взяла с тумбочки возле кровати книгу — старый фолиант в кожаном переплете с золотым тиснением и потрепанными краями.

— Это — твоя книга, — сказала она с чувством неловкости. — Первый том «Воспоминаний» Гёте. Я набралась смелости и взяла ее с твоей полки однажды, когда тебя не было. Хотела кое-что посмотреть.

— Благодарю, — Гизела, взяв книгу, посмотрела на форзац. Здесь кто-то теперь давно выцветшими светло-коричневыми чернилами написал мелкими буквами: «Амалия ди Буасси Нойвельке, 1858». Что-то опять дало о себе знать на смутной границе сознания, но так и не выплыло в памяти…

— Может, пойдем ко мне и выпьем по чашке чая на дорожку, — неожиданно предложила Гизела. — У тебя еще есть несколько минут до прихода такси.

Когда они вошли в комнату Гизелы, день почти угас. Она включила настольную лампу под шелковым янтарным абажуром, заварила чай на спиртовке и подала его с дольками лимона в старомодном сервизе.

— За твои будущие успехи! — Гизела элегантным движением подняла свою чашку так, словно это был бокал с вином. — Пусть следующее место работы будет для тебя удачнее!

Но у Фостины не было настроения для взаимной галантности. Она отставила в сторону чашку, едва пригубив.

— У меня нет будущего, — резко сказала она.

— Чепуха! Пей чай, пока не остыл. Тебе станет лучше. Подчиняясь ее уговорам, Фостина выпила чашку.

— Ну, теперь мне пора. Спасибо! — она поставила на стол пустую чашку. — Я не могу заставлять таксиста ждать. Можно опоздать на поезд в Нью-Йорк.

— Я провожу тебя до ворот, — предложила Гизела. — Не забудь прислать свой точный адрес, как только окончательно устроишься.

Они вместе вошли в холл. Покидая навсегда школу в эту промозглую осеннюю ночь, Фостина казалась такой маленькой, одинокой в своем тонком весеннем, застегнутом наглухо голубом пальтишке, и рядом с ней из всех, кто жил в Бреретоне, была лишь одна девушка, пожелавшая проводить ее до ворот и сказать на прощание: «Ну, с Богом!»

Она шла на несколько шагов впереди Гизелы.