Они остались на станции вдвоем — Бутлер и Мюррей. «Уран» отстыковался и висел в полукилометре на параллельной орбите, готовый в любой момент придти на помощь. Бутлер и Мюррей извлекли тело космонавта из-под панели сложного на вид аппарата и, с трудом зафиксировавшись гибкими лентами, принялись за работу.

По общему мнению, Михаэль был мертв уже почти сутки — значит, он действительно получил смертельный удар вчера вечером, когда, по-видимому, сидел у пульта кристаллизатора. Удар нанесен был сверху и сзади каким-то не очень острым предметом — возможно, это был топор с незаточенным лезвием.

— Ты знаешь, — сказал мне Роман, — в космосе перестаешь понимать простые вещи. Я, например, потратил полчаса, не понимая, как вообще в невесомости можно было нанести удар такой силы. Это чисто психологический эффект — я ведь знал, что даже при отсутствии тяжести сохраняется инерция движения тела, и, если тебя придавит массивный предмет, то может раздавить не хуже, чем на Земле…

Два часа они искали по всем помещениям орудие убийства — пытаясь ответить на вопрос «чем?», они отвлекали себя от куда более существенного вопроса «кто?» Ну, нашли бы они, допустим, топор со следами крови. А кто брал этот топор в руки? Однако ни топора, ни вообще предмета, более массивного, чем блокнот, на станции в незакрепленном состоянии не оказалось.

Вопрос «чем?» остался открытым, и пришлось, хочешь-не хочешь, заняться вопросом «кто?»

— Ты понимаешь, — сказал мне Роман, — каждый из нас не свободен от стереотипов. Эти стереотипы и определяют первую версию. И нужно отработать эту версию до конца, чтобы отправить стереотипы туда, где им надлежит быть — в корзину…

Когда они, спрятав тело Дранкера в пластиковый мешок и очистив помещения от все еще летавших вокруг капелек крови, сели в кресла у пульта и затянулись ремнями, Мюррей сказал:

— Извините, Роман, но я не вижу никакой альтернативы версии пришельцев. Вы будете смеяться…

— Не буду, — мрачно сказал Роман. — Вчера вечером на расстоянии до двух тысяч километров от «Беты» не было ни одного человека. Единственная, кроме «Беты», действующая станция — «Альфа-3», но никто из ее экипажа не покидал станцию.

— А в пришельцев я не верю, — заключил Мюррей.

— Как и я, — согласился Бутлер. — Мы не можем ответить на вопросы «кто?» и «чем?». Давайте попробуем подумать — почему?..

Мюррей покачал головой.

— Как и у вас, — продолжал Бутлер, — у меня есть свои стереотипы. О пришельцах я не думал, потому что не могу избавиться от мысли — на борту три с половиной месяца жил человек, который мог ненавидеть Дранкера. Я имею в виду бортинженера Аль-Харади. Он палестинец. Я так понимаю, что Аль-Харади и Дранкера включили в один экипаж не в силу необходимости, а как символ мира между евреями и палестинцами. Аль-Харади мог, действительно, быть лоялен к Израилю — собственно, это проверяла служба безопасности Еврокосмоса, иначе такой ситуации не допустили бы. Но… три с половиной месяца — это испытание.

— Я понимаю, что вы хотите сказать, — прервал Бутлера Мюррей. — Могло появиться раздражение, потом злость, а потом… Согласен — палестинцы вспыльчивы и необузданны, даже самые интеллектуальные из них. Но я вижу намек на мотив и не вижу ни способа, ни орудия убийства. Алиби у Аль-Харади, вы ж понимаете, стопроцентное. Как и у всего экипажа. Более того — как у всего человечества. Вот почему моя версия о пришельцах, при всей ее бездарности, выглядит единственно возможной.