|
Довольная собой и счастливым гостеваньем у родственников, бабка Матрена обнимала его и, поцеловав напоследок, говорила: «Стой, Петр, хватит!» – и возница останавливал лошадей, чтобы мальчик спрыгнул с телеги. Вдаль вела пыльная дорога, по которой бабка Матрена теперь уезжала, делаясь все мельче и мельче, вместе с лошадьми и с телегой, и облако пыли уже совсем скрывало ее алую косыночку. (Предвосхищение тающей в клубах пыли косынки удивляло его даже и во взрослом состоянии, когда он вспоминал реальную тающую вдали косынку, но не бабки Матрены, а бабки Натальи. Это уж было наяву, но было позже.)
Не постигая вполне, он, однако, чувствовал неодолимую тягу к этому их примирению и все играл и играл, подчас до подступающих к глазам слез, фильм о матери отца и о матери матери. Они без конца гостили. И среди прибытий их и отъездов, встреч у ворот и провожаний, в которых маленький мальчик тоже непременно участвовал как свидетель, если не как соучастник, – среди сладостно знакомого действа, он вдруг оглядывался, и выяснялось, что никакого кино нет и что он шляется в полном одиночестве по тропе, а то и стоит посреди огорода бабки Матрены и рвет сладкие незрелые стручки гороха.
Глава 3
Маленький Ключарев скучал по машинам – в деревне их не было, а все же одна грузовая, каким то чудом возникшая, пролетев и проскочив махонькую деревню, оставила свой невеселый след: задавила кошку, которых было здесь неисчислимое множество. Кошка валялась на обочине, и деревенские ее попросту не замечали, не заметил и он, но заметили гостьи – Мари и бабка Наталья: обе вдруг шумно о ней, раздавленной, заговорили, и тогда мальчик тоже вспомнил, что действительно валяется возле дороги кошка – сам видел. – …Не понимаю, – клекотала Мари, – русская деревня, насколько уверял Толстой, очень чистоплотна по природе своей, и тогда откуда же это безразличие? Это же недопустимо гигиенически. Это же черт знает что! – Моя дорогая Мари, граф Толстой не очень то… – И дальше бабка Наталья заговорила на французском. – … – ответила Мари. – … Мари вынырнула вновь на взволнованном русском: – И все же клянусь, Натали, я сама готова пойти и ее закопать. Это же зараза! – Так и сделаем, Мари, кстати, и пример будет… Они вели разговор в следующей позиции: старушка Мари читала книгу, вглядываясь близорукими глазами, а бабка Наталья вязала, бабка Матрена, в разговор их не вступая и сидя поодаль, штопала какую то свою штопку. На время прервавшись, она притащила дров, подтопила печку – и вновь штопала. И сказала, вставляя свое словцо в общие: – Конечно ж, надо зарыть. Дождутся, что мальчишки в чей то колодец ее бросят! Вот и болезни пойдут – в Ново Покровке уж было такое! Мари всплеснула руками: – Чудовищно! И ведь действительно будем воду пить – не зная! – Она обратилась к бабке Матрене уже впрямую: – Уважаемая Матрена Дормидонтовна, скажите, на который день колодец прованивается, если бросят кошку, я думаю, лишь на третий, да? – Шут его знает, – ответила та. – О господи! – заохала Мари. – Натали, я, ей богу, пошла бы сейчас, взяла эту кошку и снесла бы в лесок или в поле, но даже и сто метров расстояния мне кажутся невыносимыми при одной мысли, что, пока ее несешь в руках, вокруг тебя облако микробов… Бабка Наталья поправила ее: – Чтобы как следует отнести от деревни, нужно не сто – тут нужен километр целый. – Ну что ты, Натали, необходимо метров триста, не больше. – А я говорю: километр!.. Заразу и ветер разносит! – Триста метров! – Триста метров – это ничтожно мало, Мари. – Натали, ты такая спорщица! Спор о расстоянии, на которое необходимо оттащить кошку, казалось, был бесконечен: – Триста ли метров, пятьсот ли, но ты, Натали, только представь: в одной руке ты несешь кошку, в другой лопата, идешь, а вокруг тебя, наукой это уже доказано, облако микробов, ты идешь именно как в облаке – и все время дышишь! Для нашего возраста, Натали, подвергать себя такой опасности – преступно! – И не подумаю, – неожиданно сказала бабка Наталья. |
