Однако если в нем есть хоть капля ума, он сумеет избежать подобных экспериментов.

От работы она разрумянилась, движение разогрело ее мускулы. Если бы она занималась с ним любовью, она тоже не была бы бледна! Волнение и страсть сделали бы ее проворной. Он представил себе скольжение ее кожи по его, представил аромат ее плоти, всегда скрытый под слоем толстой зимней одежды. Ему хотелось сорвать с нее эту одежду, чтобы она стояла перед ним, ожидая его, сгорая от желания. От этих мыслей его пульс застучал сильнее.

В своей жизни он не раз хотел женщин. Иногда его желание было сильнее, иногда оно пропадало. Ему было свойственно быстро воспламеняться страстью, но так же быстро остывать. Он хорошо знал это. Сейчас он увлекся ею и поэтому стоял у окна и наблюдал за ней, испытывая острое чувство желания, но это не означало, что завтра будет то же! Желание не было нормой его жизни — ни желание денег, ни власти, ни уж, конечно, женщины!

Но он продолжал наблюдать за ней, отложив работу с компьютером.

Он следил, как она вела лошадей в конюшню, иногда по две, иногда три сразу. Он ждал, когда она вышла обратно, но даже не обратил внимания, сколько времени она провела там. Вдруг резко, вероятно импульсивно, она вскочила на спину мерина, которого назвали Джаддом, и поскакала на нем из загона по узкой каменистой тропинке, ведущей в сторону гор.

Дилан был готов открыть окно и закричать ей, чтобы она не была идиоткой. Хотя ему очень хотелось посмотреть, как она скачет на лошади. Солнце осветило ее лицо, и на нем он заметил полный восторг.

Они скакали вниз по тропинке уже минут десять — пятнадцать. Дилан был настолько загипнотизирован этим зрелищем, что не подумал взглянуть на часы. Ее волосы растрепались и падали ей на лицо, но она и не подумала убрать их. Нагибаясь к шее мерина, она смеялась! Она нюхала его, поглаживала, шептала какие-то ласковые слова. Интересно бы послушать, что она ему шепчет, пронеслось у него в голове.

Худо дело! Когда человек начинает ревновать к лошади, он теряет власть над собой!

Дилан прекрасно понимал это, но продолжал подпирать окно, то ли пытаясь овладеть собой, то ли по необходимости. Вот она снова исчезла в конюшне, а он приказал себе приняться за работу, но никак не мог решиться отойти от окна.

Эбби вышла в загон с жеребцом, повод которого крепко держала почти под его подбородком. Тот нетерпеливо пританцовывал, норовя вырваться на свободу. Она надежно привязала его к рельсу и начала чистить.

Животное было очень красиво, с высоко вздернутой головой и высокомерным взглядом огромных глаз, которые Дилан видел даже из окна. И он был своенравен. Когда Эбби взяла его за ногу, чтобы вычистить копыто, он дважды попытался вырвать ее, почти не подчиняясь хозяйке, но вскоре успокоился и позволил Эбби доделать работу, но все же в конце хорошо пихнул ее. Эбби, увернувшись от его пинка, спокойно взяла его за вторую ногу, сделав жеребцу мягкий выговор за недостойное поведение тем же тоном, каким она выговаривала своим мальчикам.

— Черт побери, что же ты за женщина? — Дилан протянул руку к стакану, словно тот мог дать ему ответ. — Если ты порядочная женщина, то почему лжешь? Если же играешь в моралистку, знающую себе цену, то как ты можешь лгать?

И все же она лгала! И если бы он не уличал ее, продолжала бы лгать! Сегодня, пообещал он себе, наблюдая, как она чистила гладкую, темную шкуру жеребца. Сегодня, Эбби!

Он вернулся к компьютеру и приказал себе забыть о ней.

Уже после одиннадцати он услышал, как Эбби вернулась в дом.