Рабочие поддевали лопатами влажную землю, скидывали ее на невысокую стенку и разравнивали. Некоторые сидели на корточках и спокойно курили. Чуть поодаль другая группа убирала запруды с соседнего водоема. Завидев Йозефа, они бросили копать и уставились на него. Никого похожего на прораба или бригадира он не заметил, подошел ближе и сказал, ткнув себя пальцем в грудь:

– Я доктор.

Они смотрели на него и молчали.

– Говорить по-французски? – спросил Йозеф.

Старик с морщинистым лицом покачал головой, повернулся и махнул рукой в сторону соседнего поля. Отозвавшись на призыв, к ним направился высоченный араб. Люди расступились, пропуская его. Он остановился в метре от Йозефа, воткнул лопату в землю и оглядел чужака, задержавшись взглядом на перепачканных глиной ботинках.

– Я новый доктор. Вы говорите по-французски?

Человек усталым движением отер пот со лба, поправил съехавший тюрбан. У него было загорелое до красноты лицо, седеющая борода и черные глаза над высокими скулами.

– Я ищу начальника строительства.

– Я – Кармона.

Я иногда сталкиваюсь с Кармоной. На станции или на повороте дороги. Он кивает. Я отвечаю. Он никогда не останавливается, ни о чем не спрашивает. Я обошелся без его помощи. Пусть заговорит сам, когда захочет. Он действительно живет в доме напротив.

Когда я вернулся, часы лежали на столе. Они остановились в 15.11. Теперь я отлучен от времени. Интересно, как узнаёт время Кармона?

Он привез газеты и сказал, что я очень вовремя уехал. В Алжире арестованы тысячи евреев, в остальном жизнь идет своим чередом. Они с женой посмотрели «Грозовой перевал», отличный фильм. Дюпре сказал, что меня считали нелюдимым, но теперь он видит, что это не так. Вообще-то, он прав. Я трудно схожусь с людьми.

Дюпре выгрузил продукты и лабораторный материал. Я ему помогал, и он это оценил. Я спросил, не раздражает ли его отсутствие Кармоны, и он сухо буркнул: «Чем реже я вижу этого типа, тем лучше себя чувствую». Выяснилось, что они общаются, оставляя друг другу записи в тетрадке, которая хранится в стойле.

Туда же Дюпре вкладывает деньги, – оказывается, работающим на стройке местным платят жалованье. Дюпре объяснил, что другой работы в округе нет, только институт нанимает берберов и кабилов. Они трудятся за небольшие деньги и еду. На пятьдесят франков семья может прожить целый месяц! Дюпре говорит, если платить этим людям больше, они через какое-то время уходят. Работающие на стройке находятся в привилегированном положении, остальные пухнут с голоду.

Я подготовил для Сержана отчет о проделанной работе, Кармону не упомянул ни словом. Думаю, он поймет почему.

Перед отъездом Дюпре я узнал у него время, но сразу часы не поставил – нужно было убрать оборудование, а потом уже было глупо выставлять часы наобум.

Я готовил себе рис с помидорами, и тут в дверь постучали. «Кармона», – подумал я, открыл дверь и увидел старого араба с повязкой на глазу, вид у него был очень испуганный. На вполне приличном французском старик сказал, что я должен пойти с ним. В саманной хижине, на кошме, лежал умирающий мальчик. Живот у него вздулся так чудовищно, как будто он проглотил тыкву. Легкое прикосновение заставило его закричать от невыносимой боли. Увеличенная селезенка выпирала из подреберья и была твердой, как деревяшка. Ребенок – на вид лет четырех-пяти – бился в конвульсиях. Я был бессилен. Не только я – все врачи мира. Лекарства от этой болезни не существует. Четыре женщины, сидевшие на корточках вокруг мальчика, молча смотрели на меня. В доме было так тихо, что я слышал, как потрескивает разведенный на земляном полу огонь.