Грэм Грин. Удивительно, когда думаешь об этом
Когда младенец где-то между Ридингом и Слоу взглянул на меня и подмигнул (он лежал в плетеной корзине на противоположном сиденье), мне стало не по себе. Появилось такое ощущение, будто он угадал мой тайный интерес. Удивительно, как мало мы меняемся. Частенько какой-нибудь старинный приятель, которого ты не видел уже сорок лет с тех пор, как он занимал соседнюю искромсанную и испачканную чернилами парту, останавливает тебя на улице своими непрошенными воспоминаниями. Даже в младенчестве мы несем с собой свое будущее. Одежда не может изменить нас, одежда является униформой нашего характера, а наш характер меняется так же мало, как форма носа или выражение глаз. В поездках по железной дороге моим любимым занятием всегда было представлять себе по физиономии младенца, каким он станет человеком — завсегдатаем баров, бродягой, постоянным посетителем фешенебельных свадеб; нужно только заменить полотняный чепчик серым цилиндром, униформой печального, самодовольного или веселого будущего. Но я всегда испытывал легкое презрение к младенцам, которых изучал с таким высокомерным превосходством (они-то и понятия ни о чем не имеют), поэтому на прошлой неделе я испытал шок, когда один типчик из подобного выводка не только уличил меня в подсматривании за ним, но и ответил мне так хитро, будто сам разделял мои представления о том, что с ним сделают годы. Этого младенца на некоторое время оставили в купе одного на противоположном сиденье. Молодая мать улыбнулась мне, молчаливо предполагая, что я присмотрю за ребенком. В конце концов, какая опасность могла ему угрожать? (Возможно, она меньше, чем я, понимала, какого пола был ее младенец. Конечно, она знала очертания его форм под пеленками, но формы могут обмануть: части заменяются, делаются операции.) Она не могла знать того, что увидел я: котелок набекрень, зонтик-тросточка на согнутой в локте руке. (Правда, рука еще не просматривалась под одеялом с набивными розовыми кроликами.) Когда мамаша благополучно вышла из вагона, я склонился над корзиной и обратился к младенцу. Никогда прежде я не заходил в своих исследованиях так далеко. — Тебе что? — спросил я. Он пустил мутный белый, коричневый по краям пузырь. Сомнений быть не могло, он говорил: — Пинту лучшего горького пива. — Знаешь, давно уж не встречал тебя на старом месте, — продолжал я. Он слегка улыбнулся, потом согнал улыбку с лица, затем опять подмигнул. Можно было не сомневаться, он спросил: — Еще полпинты? Я в свою очередь выпустил пузырь — мы говорили на одном языке. Он слегка повернул голову набок. Он не хотел, чтобы кто-нибудь услышал то, что он собирался сейчас сказать. — У тебя есть какая-то информация? — спросил я. Поймите правильно мою мысль. Не информация о рысистых испытаниях была мне нужна. Конечно, я не мог видеть его талию под всеми этими покрывалами с розовыми кроликами, но я прекрасно знал, что он носит двубортный жилет и никогда не бывает на беговых дорожках. Я произнес очень быстро, так как его мать могла вернуться в любой момент: — Мои брокеры — Дрюс, Дэвис и Барроус. Он поднял на меня налитые кровью глаза, а в уголке рта у него появилась небольшая полоска слюны. Я сказал: — Знаю, что они не очень надежны. Но в данный момент они рекомендуют делать накопления. Он болезненно вскрикнул — вы могли бы ошибочно подумать, что это от газов, но я знал лучше. В его клубе не было нужды подавать укропную воду. Я сказал: — Заметь, я не согласен. — Он перестал кричать и выпустил пузырь — маленький плотный белый пузырь, который повис на губе. Я сразу же понял, что он хотел сказать. — Моя очередь, — сказал я. — Пора выпить что-нибудь покрепче? Он кивнул. |
