И, даже не думая, как такое прозвучит, я говорю:

— Боже упаси.

Потом прибавляю как можно быстрей, что затея, пожалуй, не такая уж и хорошая.

А вглубь по коридору медсёстры хохочут, зажав рты руками. И даже с такого расстояния можно разобрать слова Дины:

— Это послужит ему отличным уроком.

В мой следующий визит я по-прежнему Фред Гастингс, и мои двое детей приносят из школы сплошные пятёрки с плюсом. На этой неделе миссис Гастингс красит нашу столовую в зелёный.

— Голубой лучше, — возражает мама. — Если речь о комнате, где ты собираешься держать пищу.

После этого столовая становится голубой. Мы живём на Восточной Сосновой улице. Мы католики. Деньги храним в Городском первом федеральном. Ездим на «Крайслере».

Всё по велению моей мамы.

В следующую неделю я начинаю всё записывать, все подробности, чтобы от этой недели до следующей не позабыть, кто я да что я. «Гастингсы во все праздники ездят отдыхать на озеро Робсон», пишу. Мы ловим рыбу на блесну. Болеем за «Пэккерсов». Никогда не едим устриц. Покупаем участок. Каждую субботу я первым делом сажусь в зале и штудирую записи, пока медсестра идёт посмотреть, не спит ли мама.

Стоит мне войти в комнату и представиться Фредом Гастингсом — она тычет пультом в телевизор и выключает его.

Самшит вокруг дома ничего, учит она, но вот бирючина — лучше.

А я всё записываю.

Люди высшего сорта пьют только скотч, говорит она. Водосток свой прочищайте в октябре, а потом в ноябре повторно, говорит. Оберните воздушный фильтр в машине в туалетную бумагу, чтобы прослужил дольше. Вечнозелёные подрезайте только после первых заморозков. На растопку лучше всего идёт зола.

Записываю всё. Составляю опись того, что от неё осталось: пятна, морщины, её набухшая или пустая кожа, чешуйки и сыпь, — и пишу себе напоминания.

Ежедневно: носи крем от солнца.

Крась седину.

Не сходи с ума.

Ешь меньше жирного и сладкого.

Побольше качай пресс.

Не начинай забывать всякое-разное.

Подрезай волосы в ушах.

Принимай кальций.

Увлажняй кожу. Ежедневно.

Заморозь время на одном месте навеки.

Не старей, чёрт тебя дери.

Она спрашивает:

— Ничего не слышно от моего сына, Виктора? Помнишь его?

Прекращаю писать. У меня болит сердце, но я уже забыл, к чему бы это.

Виктор, рассказывает мама, никогда её не навещает, а если и приходит — то не слушает. Виктор вечно занят, рассеян и на всё ему плевать. Он вылетел из медицинского, и делает из своей жизни полнейший хаос.

Она подбирает пух с одеяла.

— У него какая-то там работа с минимальной зарплатой, экскурсоводом, или что-то такое, — рассказывает. Она вздыхает, и её жуткие жёлтые руки нашаривают пульт от телевизора.

Спрашиваю: разве Виктор за ней не присматривал? Разве нет у него права жить собственной жизнью? Говорю: а может быть, Виктор так занят, потому что каждый вечер он куда-то идёт и в буквальном смысле убивает себя, чтобы оплатить счета за её постоянный уход. Это минимум три штуки баксов каждый месяц, на минутку. Может, как раз поэтому Виктор бросил учёбу. Говорю — просто возьмём и предположим: может быть, Виктор, чёрт его дери, делает всё, что в его силах.

Говорю — может, Виктор делает больше, чем кому-то там кажется.

А моя мама улыбается и отвечает:

— Ах, Фред, ты всё тот же защитник безнадёжно виновных.

Мама включает телевизор, и на экране прекрасная женщина в сверкающем вечернем платье бьёт другую прекрасную молодую женщину бутылкой по голове. Бутылка даже не примяла ей волосы, но женщина теряет память.

Может быть, Виктор разбирается с собственными проблемами, говорю.

Первая прекрасная женщина перепрограммирует женщину с амнезией на мнение, что та — робот-убийца, который должен выполнять распоряжения прекрасной женщины.