— Ну, мнѣ наплевать. Куда писать прошеніе-то?

— Мнѣ три. Одно въ человѣколюбивое общество, другое въ попечительство, а третье, чтобы по купцамъ могло ходить. Да ужъ нужно мнѣ и четвертое на сіятельство, потому есть у меня двѣ графини и одна княгинюшка. Именъ-то не надо, а просто такъ: его степенству и ея сіятельству.

— На манеръ бланковъ стало быть. Ну, ладно. Начнемъ съ купца. А вы милыя, — обратился писарь къ другимъ женщинамъ: — чѣмъ вамъ зря около стола торчать, шли-бы дѣломъ заниматься. Вѣдь четыре прошенія. А напишу ихъ, такъ позову васъ. Идите.

— Да какія у насъ дѣла? У насъ дѣлъ никакихъ нѣтъ, — отвѣчала жилица съ вершковымъ проборомъ. — Напились грѣшнаго кофеишу — вотъ и всѣ дѣла.

Женщины не расходились.

Писарь повторилъ:

— Начнемъ съ купцовъ… Этихъ надо такъ пробрать прошеніемъ, чтобъ его въ дрожь кинуло, чтобы мурашки заходили по спинѣ. Вотъ какой у васъ писарь-то старательный! — похвастался онъ.

— Старательный-то старательный, а только ты, голубчикъ-баринъ, дорого берешь по гривеннику, — заговорила женщина съ повязкой. — Вѣдь вотъ написала-бы я и пятое прошеніе, чтобы по купчихамъ носить, да денегъ-то много ужъ очень: полтинникъ.

— Ну, тебѣ за количество скидку можно сдѣлать. Изволь, за пять прошеній два двугривенныхъ, — отвѣчалъ писарь.

— А ты три гривенника возьми.

— Ну, вотъ, опять торговаться! Я ужъ спустилъ, а ты опять. Съ артистами, мать моя, не торгуются. А я артистъ своего дѣла. Имени купца, разумѣется не упоминать? Глухо. Ваше сіятельство, превеликій благодѣтель…

— Да, да, не упоминай. Просто такъ, чтобъ прошеніе къ какому-нибудь купцу подходило. Вѣдь возвращаютъ его потомъ обратно. Имя можно на конвертахъ. Десять конвертиковъ я запасла.

— Экъ, тебя! Ты-бы еще сотню!

— Да вѣдь у меня много благодѣтелей-то, и все такіе, которые никогда къ празднику но откалываютъ. Хоть двугривенный да вышлетъ.

Перо писаря заходило по бумагѣ, и черезъ минуту онъ прочилъ:

— «Ваше боголюбивое степенство, господинъ именитый купецъ, покровитель сирыхъ и убогихъ!» Такъ лучше — сказалъ онъ. — А превеликую благодѣтельницу мы для купчихъ оставимъ. Хорошо такъ?

— Да ужъ тебѣ лучше знать, ты баринъ, ты ученый.

— Я, тетка, изъ старыхъ кантонистовъ. Меня за ученость-то драли, какъ Сидорову козу! — опять похваляется писарь, и перо его опять заходило по бумагѣ.

Къ женщинѣ съ подвязанной скулой подошла старуха съ вершковымъ проборомъ въ волосахъ и заговорила:

— Деньги-то есть-ли у тебя? Пять прошеніевъ пишешь, а у самой денегъ нѣтъ. Ты прежде деньги господину писарю покажи.

— И покажемъ, когда напишетъ. Въ лучшемъ видѣ покажемъ. Говоришь: нѣтъ денегъ. Нешто ты въ мой карманъ лазала? Должно быть, по себѣ судишь, дрянь. А я вчера для прошеній-то подушку заложила. Да…

Писарь пришелъ въ смущеніе, остановился писать и сунулъ перо за ухо.

— Деньги на бочку! — крикнулъ онъ, стукнувъ ладонью по столу. — Да, да… Деньги, тетка, впередъ, всѣ впередъ. Вынимай-ка сейчасъ, вѣтренная физіономія, и клади сорокъ копѣекъ на столъ, — прибавилъ онъ, обращаясь къ женщинѣ съ подвязанной скулой.

— Да деньги у меня въ сундукѣ.

— Сходи въ сундукъ, пока я пишу купеческое прошеніе, и принеси ихъ. Ну-ка, налѣво кругомъ, маршъ! Да и всѣ вы деньги приготовьте. Ну, ну! Слушайтесь команды.

Женщины зашевелились и стали отходить отъ стола.

XIV

Два дня до праздника.