Михайло сталъ засыпать.

IV

Послѣ двухъ часовъ дня явился изъ городского училища Васютка, сынъ Марьи, торговецъ счастьемъ на мостахъ. Это былъ тщедушный, захудалый мальчикъ лѣтъ двадцати, бѣлокурый, малокровный, съ красными золотушными слезящимися глазами. Одѣтъ онъ былъ плохо, въ потертое пальто съ короткими рукавами и рваную шапку съ большой головы.

— Мамка, я ѣсть хочу… — проговорилъ онъ, даже не поздоровавшись съ матерью.

— Дуракъ, да отчего-жъ ты не купилъ себѣ чего-нибудь въ лавочкѣ. Вѣдь я оставила тебѣ вчера отъ продажи твоего счастья гривенникъ. Да поди, ты самъ еще сколько-нибудь утаилъ, — равнодушно отвѣчала Марья, катая на скалкѣ на столѣ ручнымъ валькомъ грубое бѣлье и производя въ квартирѣ грохотъ. — Что-жъ я тебѣ, дураку, теперь дамъ? У меня ничего нѣтъ. Да и денегъ нѣтъ. Куда-же ты дѣвалъ гривенникъ? Вѣдь подзакусить въ школѣ тебѣ даютъ. Я выпросила тебѣ дармовые завтраки у учительницы.

— Мамка, похлебать-бы чего…

Мальчикъ сдѣлалъ просительную гримасу и утеръ красной отъ холода рукой мокрый, тоже красный носъ.

— Похлебать… Вишь ты, какой! Я сама сегодня не хлебала. Возьми вонъ, тамъ на подоконникѣ горбушка полубѣлаго осталась.

— Горяченькаго-бы чего-нибудь, мамка… — сказалъ Васютка, схвативъ, горбушку.

— Горяченькаго… Погоди, вотъ дяденька Михайло проснется, такъ чай пить будемъ.

— Да я не сплю… — откликнулся съ койки Михайло, потягиваясь. — Гдѣ тутъ спать, коли ты валькомъ возишь! Мертваго разбудить можно.

— Ну, вотъ погрызешь хлѣбца, такъ и бѣги въ трактиръ за кипяткомъ для чаю, — сказала сыну Марья. — Копѣйку я дамъ. Но куда ты вчерашній гривенникъ свой дѣвалъ? — допытывалась она.

Мальчикъ молчалъ и жевалъ хлѣбъ.

Поднялся Михаила и сѣлъ на койку.

— Куда ты гривенникъ дѣвалъ, пострѣленокъ? Отвѣчай, коли мать тебя спрашиваетъ! — строго и заспаннымъ голосомъ повторилъ онъ вопросъ, обращенный къ Васюткѣ.

Васютка огрызнулся.

— А тебѣ какое дѣло! Что ты за указчикъ? — сказалъ онъ.

— А! Ты еще грубить? А хочешь тряску? Хочешь, я выволочку съ поволочкой тебѣ задамъ?

— Не смѣешь!

— Я не смѣю? А вотъ я тебѣ покажу, поросенку!..

Михайло поднялся съ койки, выпрямился во весь ростъ и двинулся на Васютку.

— Ай, дерется! Михайло дерется! — завизжалъ Васютка и перебѣжалъ въ другой конецъ комнаты.

— Оставь! — остановила его Марья, протянувъ валекъ.

— Чего оставь? Какъ ты смѣешь мнѣ препятствовать! — закричалъ Михайло и вышибъ, изъ рукъ Марьи валекъ.

— Мой сынъ, а не твой.

— Такъ зачѣмъ-же онъ грубить? Сейчасъ допытай его, куда онъ гривенникъ дѣвалъ, а нѣтъ, я тебѣ и второй глазъ подправлю. Ну? Что тебѣ этотъ кулакъ приказываетъ?

Михаила поднесъ къ носу Марьи кулакъ. Та суетилась.

— Только ссоры да дрязги изъ-за тебя, чертенка… — слезливо обратилась она къ Васюткѣ. — Куда ты, дьяволенокъ, дѣвалъ гривенникъ? У тебя и отъ третьяго дня долженъ оставаться еще пятіалтынный. На пряникахъ и на леденцахъ проѣлъ? Сказывай, куда дѣлъ?

Васютка плакалъ.

— Куда… Я двугривенный на звѣзду спряталъ, — слезливо говорилъ онъ.

— На какую звѣзду, дьяволенокъ? — допытывался Михайло.

— Тебѣ не буду говорить. Скажу только мамкѣ. Что ты мнѣ? Ни кумъ, ни брать, ни сватъ. Только деньги отъ насъ отбираешь, — пробормоталъ сердито и сквозь слезы Васютка и перебѣжалъ еще въ болѣе дальній уголъ отъ Михаилы.