Старого нашего знакомца, князя Франца-Иосифа II, мы уже не застали в живых. Банкет нам давал его старший сын, наследник, Ханс-Адам II, впрочем сильнейше озадаченный произошедшим как раз в тот день правительственным кризисом в его княжестве. На следующее утро ему предстояла парламентская битва за своего доверенного премьера – итак, мы осматривали замок и многочисленные его коллекции уже без хозяев.

Остановились мы на два-три дня у Банкулов в маленьком Унтерэрендингене. – Туда приехал со шведской телегруппой незабвенный наш невидимка Стиг Фредриксон. Сердечно встретились – и дал я шведскому телевидению давно-давно обещанное интервью.

Прошлись прощально по Цюриху – какой всё же привлекательный город, и как органически сочетаются в нём добротная многовековая старина – и самая модная (не всегда добротная) современность. (И сколько он мне дал для ленинских глав!)

После чего покатили поездом в Париж.

Во Франции – как всегда, мне особенно тепло. На улицах множество парижан узнавали меня и приветствовали, останавливались сказать благодарное; уж двадцать лет повелось, что во Франции я чувствовал себя как на второй, совсем неожиданной родине. Была встреча с парижской интеллигенцией. Два-три интервью. Большой «круглый стол» по телевидению, всё у того же Бернара Пиво. Говорили много о нынешней России, спрашивали, что буду делать на родине по возврате. Заверил я, что не приму никакого назначения от властей и не буду затевать избирательных кампаний; а вот поскольку буду говорить, не считаясь с политическими авторитетами, то не удивлюсь, если мне ограничат доступ к телевидению, к прессе.

Принял нас с Алей премьер Балладюр, а мэр Ширак сам посетил меня в гостинице. Эти две последние встречи я использовал, чтобы со страстью внушать им мысли в пользу страдающей России (что́ бы им – простить нам царские долги?..). Было и прощание с издательским составом «Имки», с Клодом Дюраном и с моими многолетними переводчиками, неустанными, талантливыми и ещё высочайше добросовестными в проверке деталей, оттенков слов (присылали мне контрольные вопросники) – супругами Жозе и Женевьевой Жоанне. (И всё «Красное Колесо» легло на них, и частью попутное, что я за эти годы ещё издавал.)

А поездку в Вандею я ещё чуть ли не за год согласовал через Никиту Струве с президентом Генерального совета провинции Филиппом де Вилье. Я задумал её сокровенно – и теперь осуществил, к раздражению левых французских кругов. (Так слепо у них до сих пор восхищение своею жестокой революцией.) Де Вилье угостил нас безподобным народным, массовым (но технически оснащённым современнейше), традиционным их спектаклем, изображающим на открытом воздухе, на огромной арене, в тёмное время, но при многих световых эффектах – историю Вандейского восстания. Ничего подобного мы с Алей никогда не видели и вообразить даже не могли. В последующие дни мы повидали историческую деревню, сохраняющую весь быт и ремёсла XVIII века, прошли и подземный музей, с большой силой воспроизводящий ухоронки повстанцев.

Щемящее впечатление! – и никогда не выветрится. Кто бы, когда бы восстановил в России вот такие картины народного сопротивления большевизму – от юнкеров и студентиков в Добровольческой армии и до отчаявшихся бородатых мужиков с вилами?!

Теперь предстояла поездка в Германию. Мне очень хотелось туда – ведь я её видел только с прусского края, в войну. Поехали (из Парижа поездом на Рейн) – в гостеприимный дом Шёнфельдов, когда-то привезших нам в Цюрих благоспасённый архив «Колеса». Петер Шёнфельд устроил встречу в Бонне с германским президентом Вайцзеккером. За обедом и после него я, вероятно слишком напорно, говорил в защиту русских интересов, Вайцзеккер стал вежливо сдержан и – как-то успел распорядиться погасить уже сделанные вокруг резиденции многочисленные корреспондентские фотоснимки, лишь один проскочил в печать случайно.