А вермонтское – внезапно разнеслось по всему миру, и посыпались мне отовсюду, отовсюду – заявки, заявки на интервью.

Нет уж, поздно. Никому больше. Теперь я настроился разговаривать – с русскими и в России.

Посол В. П. Лукин подал мысль всё же предупредить Ельцина о моём необычном маршруте. Убедил, вежливость требует. И я послал письмо через посольство [].

А ещё получил я немало частных писем из России, призывающих меня идти в президенты. Были такие и газетные статьи.

Нет, намерения подобного у меня нет. И – не по возрасту, и не моё это дело. Администрирование – квалификация другая, нежели писательская.

Прощай, ласковый к нам, благословенный Вермонт! Однако остаться бы тут доживать – было бы закисание векторной судьбы. Напротив, я боялся дожить в Вермонте до смерти или до последней телесной слабости. Умереть – я должен успеть в России.

Но ещё раньше успеть – вернуться в Россию, пока есть жизненные силы. Пока – ощущаю в себе пружину. Есть жажда вмешаться в российские события, есть энергия действовать. Плечи мои ещё не приборолись, у меня даже – прилив сил. Только вот нарушается пословица: «Молодой на битву – старый на думу».

Еду я – быть может, на осмеяние, в духе сегодняшней безкрайней развязности прессы, журналистов, любых «комментаторов», кто хочет плюнуть. Но – оравнодушел я к тому за долготу двух травель – промеж двух жерновов.

А в друзьях своих числю – русские просторы. Русскую провинцию. Малые и средние города.

Что-то ещё успею сказать и сделать?

А книги мои, в правильно понятых интересах России, могут понадобиться и много позже, при более глубокой проработке исторического процесса. В бороздимых по России крупных чертах Истории есть своя неуклонимость, она ещё проявится.

Проявится какое-то позднее долгодействие, уже после меня.

И уж всяко помню Ломоносова: «Я не тужу о смерти: пожил, потерпел и знаю, что обо мне дети Отечества пожалеют».

Приложения

с корреспондентом Ассошиэйтед Пресс Фрэнком Крепо

Цюрих, 18 февраля 1974

Ф. К.: Как вы себя чувствуете в изгнании?

А. С.: Вероятно, человек во многом похож на растение: когда вырывают с места и забрасывают далеко – нарушаются сотни корешков и питающих жилок. Все дни и каждую минуту ощущаешь нехватку, необычность, ощущаешь себя – не собою самим. Но я не думаю, что это безнадёжно. Даже старые деревья – и те ведь пересаживают, и они принимаются на новом месте.

Ф. К.: Как вас встретили на Западе?

А. С.: Исключительно тепло, дружелюбно, даже горячо – и население и власти. В Германии приходили приветствовать даже группы школьников, в Цюрихе шлют привет многочисленные прохожие, встречные. Я ошеломлён таким вниманием, никогда не испытывал подобного. Правда, в этом есть и изнурительная сторона: назойливая слежка со стороны фото– и кинорепортёров, фиксирующих каждый шаг и движение. Это – другой полюс той неотступной, но скрытой слежки, которой я постоянно подвергался у себя на родине. Тоже очень неприятно.

Ф. К.: Когда вы ожидаете приезда вашей семьи?

А. С.: Если верить заявлениям членов советского правительства, мою семью выпустят без помех. Но без моего участия двум женщинам с четырьмя детьми нелегко ликвидировать многолетний быт, собираться, подняться, найти момент, когда никто из детей не болен.

Ф. К.: Как на новом месте пойдёт ваша литературная работа?

А. С.: При всех переменчивых и тяжёлых условиях я вёл литературную работу постоянно, без перерыва даже на неделю. Как ни больно, как ни горько начинать эту работу здесь – буду вести её и здесь.