Путем сложных дипломатических переговоров мы добыли в планерном кружке кресло от планера и великолепную приборную доску от самолета. Разумеется, приборы не работали, но зато вид у них был отличный, а в темноте стрелки и цифры потрясающе светились. Особенно мне нравилс один прибор — на его шкале была надпись «Угол атаки». Это прекрасно звучало — УГОЛ АТАКИ!

С автомобилистами, которые оказались практичнее и скупее планеристов, дипломатические переговоры успеха не имели. Тут мы вынуждены были вести натуральный обмен: за кислоту для аккумуляторов получили рулевое колесо, а за растворитель для краски выменяли фару, свечи зажигани от «Газика» и плексигласовый щиток от мотоцикла. Щиток мы изогнули, получился шикарный верх для кабины — как на самолете.

Оставлять все это на ночь во дворе было рискованно, и мы теперь каждый вечер тащили корпус на шестой этаж. Лестница была мраморная, но довольно узкая и крутая, а на лестничных площадках стояли скульптуры физкультурников и висели картины. Мы старались не повредить корпус и не всегда успевали проследить насчет остального. Кто-то пожаловался директору, и однажды директор появился во дворе. От Дины мы знали, что директор по совместительству руководит драмкружком. Трудно сказать, насколько он был сердит на самом деле, но вид у него был весьма гневный: примерно как у Ивана Грозного в исполнении артиста Юрия Яковлева. Директор дважды обошел вокруг катера и как-то поостыл. Вообще, я заметил, что люди далекие от техники, невольно притихают вблизи машин. По-видимому, машины представляютс им чем-то вроде дрессированных тигров: дрессировка должна действовать, и дрессировщик рядом, но все-таки тигр есть тигр — мало ли что может быть…

Помолчав, директор указал пальцем на носовую часть катера и произнес:

— Здесь!

Потом покачал головой и перешел назад, к корме.

— Нет, — сказал он. — Здесь! Именно здесь должен быть спасательный круг.

Он посмотрел на нас и уточнил:

— Два спасательных круга.

На том он и удалился. Мы с облегчением вздохнули, не оценив тогда всю мудрость и дальновидность руководства. Нас в тот день волновал другой вопрос как назвать катер. Собственно, название уже было, его придумал Сергей Андреевич, но мы как-то еще не освоились с этим названием.

— «Черная молния»… ну-ну… «Огненный метеор»… да тут у вас в таком духе, — сказал он, просмотрев составленный нами список названий. — Если корабль назвать «Молнией», сто узлов покажутся чем-то очень скромным. Другое дело — «Черепаха». Дл «Черепахи» и десять узлов — уже колоссально. Психологию надо учитывать.

«Черепаха»… Нам это не нравилось, да и другие ребята нас отговаривали. Один только Витька поддержал Серге Анатольевича: так мол, лучше для СЕКРЕТНОСТИ.

— Вы про майора Пронина читали? — спросил он. — Должно быть КОДОВОЕ название, без этого нельзя.

Майор Пронин в те годы был почти столь же популярен, как сейчас Штирлиц. Мы уступили: пусть будет кодовое название.

«Черепаху» покрасили в ярко-красный цвет, чтобы легче было следить за ней, когда она будет нестись с огромной скоростью. Яшка принес книжку про Буратино, там был рисунок Тортилы, и знакомый парень из художественного кружка, поглядывая на Тортилу, нарисовал двух черепах — по одной на каждом борту. Рисунки получились хорошие, но все-таки в них чего-то недоставало. И однажды мы сообразили: черепахам нужно приделать крылья, вот чего им не хватает! Крылья пришлось дорисовывать самим, но уж после этого все было в порядке, и «Черепаха» приобрела прямо-таки шикарный вид.