— Бамако? — изумилась немка. — Этот великан?

— Он самый. В один прекрасный день что-то на него нашло, и он двинул адвокату кулаком в морду, да так, что тот вверх тормашками свалился в канаву, а потом бежал в сельву. Теперь он — один из самых верных сподвижников Рольдана.

— Поменял шило на мыло, — нахмурившись, ответила Ингрид Грасс. — Сехудо обращается со слугами, как с друзьями, а Рольдан обращается с друзьями, как со слугами.

— Многие встали на его сторону.

— Они вернутся, а если и нет, то лишь из-за того, что Колумбы еще хуже... — она цокнула языком, словно показывая, как безмерно от всего этого устала. — Я же сказала — пришло время покинуть эти земли.

И она начала готовиться к тому, чтобы покинуть остров. Теперь главной ее заботой стало то, как объяснить маленькому Гаитике (ему в скором времени исполнялось семь), что его жизнь сильно изменится, ведь замкнутый мальчик не понимал, что может существовать жизнь вдалеке от моря и его любимых кораблей.

Он всегда был послушным и молчаливым, тихим и прилежным, нежным и ласковым, хотя и сторонился людей, но, возможно, все это из-за того, что долгие часы бродил по прекрасному пляжу, протянувшемуся к югу от города, или сидел на высоком утесе около устья реки и наблюдал за кораблями.

По вечерам он приходил к таверне «Четыре ветра», подбирался поближе к крыльцу и смотрел, как входят и выходят моряки, а когда один из них рассказывал о долгих плаваниях и далеких землях, завороженно слушал, так что частенько хромой Банифасио уводил его оттуда уже в разгар ночи.

Хромой со временем превратился в его лучшего друга, единственное живое существо на земле, с кем Гаитике делился своими чувствами, кому открывал сердце. Возможно, именно поэтому канарец лучше кого бы то ни было понимал, как мальчик будет страдать из-за ожидающих его драматических перемен в жизни.

Он и сам испытывал смешанные чувства относительно планов хозяйки. С одной стороны, ему не хотелось ехать в город вдали от моря, в чужую страну, на чьем языке он не знает ни слова, с другой — он не представлял себе, как сможет хоть один день провести вдали от хозяйки.

Бонифасио Кабреро к этому времени стал уже мужчиной, но по-прежнему обожал прекрасную немку; правда, в этом чувстве было больше детской нежности, чем мужской страсти, она была для него другом, сестрой и матерью, в которых так нуждается каждый подросток.

Гаитике был ему одновременно как сын и как брат, и Бонифасио пришлось вступить в тяжкую борьбу с самим собой, прежде чем решить, останется ли он на острове или отправится в путь, для него означающий практически изгнание.

По этой причине в тот день, когда разнеслась молва, что четыре корабля под командованием капитана Алонсо де Охеды со штурманом Хуаном де ла Косой встали на якорь в естественной бухте Хакимо, чьи берега поросли ценным деревом пау-бразил, хромой Бонифасо затаил отчаянную надежду, что Охеда убедит Ингрид Грасс, что мысль о возвращении в Европу — это ошибка, которая повлечет за собой трагический последствия.

К несчастью, бухта Хакимо располагалась в западной части Эспаньолы, в самом сердце региона, захваченного мятежниками. Поэтому все считали, что Охеда и де ла Коса переметнулись на сторону Франсиско Рольдана — вполне логичный вывод, учитывая их прежние раздоры с Колумбами.

На самом деле это было совсем не так. Напротив, гордый Охеда наотрез отказался выполнять приказы алькальда-предателя, и тот даже попытался устроить засаду, спастись из которой Охеде удалось лишь благодаря виртуозному искусству владения шпагой и тому проворству, с которым он поднялся на борт своего корабля.

Таким образом, возникла странная ситуация, когда Охеда контролировал море, вице-король — западную часть острова, а мятежники — восточную, потому что Колумб отказался принимать своего бывшего подчиненного в Санто-Доминго, обидевшись на то, что монархи дали ему разрешение исследовать Новый Свет, который адмирал считал своими владениями.