Поэтому вместо халата я надену платье. Прямое. Голубое. И стану красивой.

Каждый, кто проснется, получит сок с пирогом, а еще есть сметана и хлеб. И придется измерить температуру. И принять таблетку аспирина. Если они захотят, Заро исполнит нам что-нибудь на гитаре. Если будет у них желание, мы поиграем, все трое.

Вот игра для нас с Иони: он другой человек, мужественный моряк, который бороздит южные моря, то ли охотясь за китами, то ли в поисках необитаемого острова. А я должна ждать его дома, в дальней дали, и хранить ему верность. Пока он не возвратится ко мне с пулей, застрявшей в плече, и о нем напишут в газете. Он вернется и, набросившись на меня, захочет заняться любовью. И я говорю ему: «Приди!»

А с Заро можно играть в мальчика и маму. Он до того застенчив, что я обязана помочь ему, но так, чтобы он этого не почувствовал. Я подсказываю ему — от первого нежного прикосновения до завершающего вопля, — я подсказываю ему: не надо спешить, ты же не воришка, и это не кража, бояться нечего.

Что я сделала для Азарии сегодня? Постирала и отгладила его габардиновые брюки и его рубашку, перепачканные грязью во время субботней прогулки. А что я сделала для Иони? Я взяла его рваный ботинок, отнесла в сапожную мастерскую и попросила Яшека починить; Яшек починил, и теперь ботинок уже «не просит каши» и не действует на нервы.

Эфрат играет с другими детьми на циновке маленькими круглыми камешками. Они играют посреди лесной прогалины на берегу голубой реки, которая в книге об Эфиопии называется Голубым Нилом. Эфрат ползает на четвереньках по золотому песку, ласковому, горячему и чистому. Лунный свет обволакивает Эфрат серебряной паутиной. Из глубины пустого пространства доносится музыка. Там темнокожие женщины в белых-белых одеждах напевают своим детям песни без слов на языке, который называется амхарским. И, стоя в мелкой воде Голубого Нила, срезают полый тростник. Среди темнокожих женщин, тоже одетый во все белоснежное, стоит учитель Иехошафат, сраженный пулей, что попала ему в голову. Нежными-нежными прикосновениями извлекает он звуки из чего-то похожего на барабан. И это ритм сердца: тук… тук… Речку задумчиво переходит антилопа, которая зовется гну. Спи, спи, моя девочка, спокойно спи! Папа ушел на работу. Ушел. Ушел. Ушел. Вернется, когда луна взойдет. И подарок принесет. Спи усни… Тигры, газели, страусы, львы… А ты спи-спи-усни… Не стоит расстраиваться, сказал учитель Иехошафат, потому что это ошибка — требовать, чтобы каждый день происходило что-то новое: еще одна антилопа, еще одно копье, новая война и новые сборы в дорогу. Кто устал, пусть отдохнет. А кто уже отдыхает, пусть прислушается. А тот, кто прислушивается, тот знает, что на улице ночь, что на улице ветер. Под дождем — безмолвие мокрой земли, а выше — покой могучих дремлющих скал. Которых никогда, во веки веков не коснется никакой свет. И есть иной покой — заоблачный. Безмолвие меж звездой и звездой. А там, где кончаются звезды, — последнее успокоение. Чего от нас хотят? Чтобы мы не мешали, чтобы мы не шумели, чтобы мы тоже были спокойными, и если мы станем такими, нашим страданиям придет конец. Не имея дурных намерений, Василий, принявший иудейство и взявший себе имя Аврам бен-Аврам, почистил и смазал пистолет, которым был убит учитель Иехошафат. Теперь Василий пришел просить нашей любви и прощения, потому что не было у него намерения причинить зло… Цветок цикламена дал он мне, цветок, засушенный меж страничками его удостоверения личности. И принес мне книжку. Маленькую индийскую, написанную по-английски, о глубине страданий и высоте света.

Оба они спят у меня сейчас. Я принимаю их. Один молчалив, потому что грустно ему быть таким, как все, а другой беспрестанно говорит, потому что грустно ему быть не совсем таким, как все. Я принимаю их.

Весь вечер после той прогулки, после того как погас свет, Заро пел и играл для нас, пел и играл, не решаясь остановиться хотя бы на мгновение.