Эйтан ответил:

— С той самой минуты, когда он впервые появился здесь и я поймал его у коровника, было у меня ощущение, что дело добром не кончится. Этот тип не совсем нормален. Да и Римона чуток… того. Кого мне жаль, так это Иони Лифшица, который когда-то был настоящим парнем, а теперь и сам почти превратился в такого же шимпанзе и бродит целыми днями, словно стукнутый дубиной по голове. Плесни-ка еще арака — во второй бутылке чуток осталось… И прикуси язык, а то Бригита уже немного понимает иврит… Так что давайте переменим тему. Если бы Эшкол был человеком, а не размазней, то мы бы, пока Насер запутался в Йемене, воспользовались моментом и съели бы эту падаль, сирийцев, без соли, решив раз и навсегда свои проблемы с водными ресурсами. Вчера этот Азария полчаса полоскал мне мозги Хрущевым, Эшколом, Насером, и все это — с пословицами и философствованиями, но, по сути, не о чем говорить, он прав, и вообще голова у него неплохая, только какой-то винтик там не закручен. Мудрый король всегда слушает, что скажет ему придворный шут. Азария — шут при Иолеке, а Сточник утверждает, что, возможно, после Эшкола именно Иолека призовут на царство. Только вот беда, Эшкол — сам шут гороховый, и это причина нашей катастрофы… Прислушайтесь, какой кошмар творится снаружи…

Глаза у Хавы были сухими, и голос ее звучал сухо, когда однажды вечером она заговорила с Иолеком, только-только оправлявшимся от болезни:

— Почему ты молчишь, почему? Сделай что-нибудь. Вмешайся. Прикрикни. Или ты уже любишь этого паяца больше собственного сына? Может, это не ты, может, это я открыла перед ним все двери — пусть бесчинствует, словно одуревшее животное, в здешнем сумасшедшем доме? Погоди минуту. Не отвечай мне. Я еще не кончила. Почему ты всегда должен перебить меня на полуслове, почему? Почему ты всем затыкаешь рот? Почему разумные ответы и доводы у тебя готовы еще до того, как ты начал слушать, что тебе вообще говорят? Даже строя из себя саму терпимость, изображая эдакую политическую толерантность и вроде бы с уважением слушая оппонента, ты на самом деле ничего не слышишь, ты в это время готовишь про себя тезисы сокрушительных ответов, по пунктам: первый, второй, третий, с «удачными мыслями» и цитатами. Хоть раз в жизни помолчи и послушай, потому что я говорю с тобой о жизни и смерти Иони, а не о будущем Всеобщей федерации профсоюзов. И не отвечай мне, потому что тебе нечего ответить. Я уже наизусть знаю все, что ты собираешься мне сказать, весь твой репертуар и могла бы вместо тебя продекламировать весь текст, включая твои бородатые шутки, — с паузами для бурных аплодисментов, — если бы все это не было так ничтожно и отвратительно. Было бы лучше, если бы на этот раз ты отказался от своего священного права на выступление и не сказал ни слова, потому что все уже написано на твоей физиономии, все твои адвокатские вылизанные речи. В этом ты король! Да что там король! Ты сам Господь Бог во всей своей славе, но то, что жизнь Иони рушится прямо у тебя на глазах, это тебя, Господь Бог, не волнует, никогда не волновало и не будет волновать. Наоборот. Ты все это задумал. Хладнокровно. Иони — это ведь пятно на твоей белоснежной мантии, запутавшийся нигилист и молчун. А тот шут, которого ты впустил в его жизнь, он гений, он оригинален и блестящ, ты, как это у вас говорят, будешь «строить» его шаг за шагом, до тех пор пока не сможешь использовать. И при случае распрощаешься с Иони. Даже если Иони, и я, и Амос ляжем в могилу, ты быстренько придешь в себя, проявив мужество, достойное поклонения, и снова «понесешь свою ношу», и, возможно, сочинишь о нас потрясающую статью, заработав на случившемся с тобой несчастье политический капитал, поскольку ни у кого не хватит наглости атаковать вдовца, потерявшего сыновей, окруженного нимбом страдания и скорби.