В шесть или в четверть седьмого стало немного светлее, но все еще было довольно темно и хмуро. В холодильнике обнаружил я стакан йогурта, который оставила мне Хава. Итак, я поел сухариков с йогуртом. Застелил постель. Побрился. А тем временем вновь закипел чайник, и я налил себе еще чаю с лимоном. Быть может, стоило бы мне день-другой оставаться в постели, чтобы простуда прошла окончательно, но в это утро я не испытывал сомнений: еще до семи я уже был на своем новом посту, в комнате секретариата, и отвечал на письма, адресованные Иолеку, — из регионального совета, из Министерства сельского хозяйства, от представителей кибуцного движения. Затем немного навел порядок. Выгреб из ящиков письменного стола груды старых газет и отправил их в корзину. Под газетами нашел маленький симпатичный карманный фонарик, который зачем-то сунул к себе в карман. Просмотрел протоколы вчерашнего общего собрания. (Сто семнадцать верят, по-видимому, что я могу быть секретарем кибуца. Трое не верят. Девять воздержавшихся. А как проголосовала П.?)

Тем временем кибуц проснулся. Мимо окна секретариата в направлении коровников проехал Эйтан Р. на тракторе с прицепом, груженным силосом. Промелькнул, возвращаясь с ночной дойки, добряк Сточник, с устало опущенными плечами, в тяжелых от грязи сапогах. Стали появляться другие мужчины и женщины в рабочей одежде.

Зашла Хава, чтобы спросить меня, не рехнулся ли я окончательно. Человек с температурой сорок бежит посреди ночи, раздетый, чтобы усесться в комнате секретариата? Что это? Разве я мальчишка? Где же мой разум?

Я предложил ей выпить со мной чаю и терпеливо возразил по каждому пункту. Сейчас не середина ночи, а половина восьмого утра. Температура у меня спала, и чувствую я себя совсем неплохо. Да и не бежал я сюда раздетым, а оделся потеплее и шагал медленно. Я должен выполнять свои обязанности. Что до моего разума, то он и вправду не так уж блестящ.

— Послушай, Срулик, а тебе ведь здесь очень даже нравится, а? Сидеть, как король, во вращающемся кресле Иолека, за его письменным столом? Перебирать его бумаги? Тебе ведь это нравится, верно?

Глаза ее вдруг сверкнули сдерживаемой злостью; вот она уже и убеждена в том, что ей удалось обнаружить во мне маленькую слабость. Я уже не ангел Божий. Проявилась во мне этакая слабинка, которую Хава тут же берет на заметку и заносит в досье, чтобы однажды использовать против меня.

— Как он себя чувствует? — поинтересовался я. — Как прошла ночь?

— Он чудовище, — выпалила она с отвращением. — Представь себе: первым делом поутру требует, чтобы я доставила ему Римону с этим ее насекомым. Чтобы утром у него было общество. И в самом деле, еще немного — и я приведу к нему этих двоих. А почему бы и нет? По мне, пусть устроят ему художественное представление. Мне безразлично. Пусть этот таракан сыграет, дебилка станцует, а в конце убийца прочтет лекцию, подводящую итоги. На здоровье! Вот только возьму свою пижаму, зубную щетку и уберусь оттуда. Еще сегодня.

— Хава, — попытался я остановить ее, но она меня перебила:

— К тебе.