Римона сказала:

— Жаль мне этого учителя из вашего рассказа.

Азария сказал:

— У Ионатана, как говорится, меткий глаз. Это правда, и ее невозможно скрыть от вас: я легко загораюсь и прихожу в восторг. Но очень часто мне приходится сожалеть о своей чувствительности, а за поспешность расплачиваться страданием. У людей может сложиться обо мне превратное впечатление. Но на этот раз я не раскаиваюсь в своих словах: такое печенье пекла для меня моя няня, когда я был совсем маленьким. Не стану утомлять вас рассказом о своей няне, но когда придут ваши дети, я буду рассказывать им историю за историей, и вы убедитесь, что всюду дети слушают меня раскрыв рот. Они не дадут мне уйти до самой ночи. Малыши очень любят меня. Есть старинная сказка про еврея-разносчика, который один пришел в деревню, где жили люди, убивавшие евреев, и волшебной игрой на флейте заманил всех детей той деревни в реку, где они нашли свою погибель. Малыши готовы пойти за мной в огонь и в воду, потому что я рассказываю им добрые сказки, а бывает, и страшные истории…

— Волей случая, — произнес Ионатан медленно, словно в полусне, — у нас нет детей.

Азария вскинул глаза и увидел, как горькая и глубокая складка появилась возле губ Римоны. Нечто похожее на улыбку, так и не тронув самих губ, мимолетно коснулось ее смеженных век с длинными ресницами и погасло. Римона промолвила, не глядя ни на Азарию, ни на Ионатана:

— Видишь ли, была у нас девочка, но мы потеряли ее. — И спустя мгновение добавила: — Случайно или не случайно, как вы говорите, этого я не знаю. И хотела бы знать, почему это было так.

После этих ее слов вновь воцарилось молчание. Ионатан, худощавый, высокий, встал со своего места. Он собрал пустые кофейные чашки и вышел, чтобы поставить их в раковину. Едва Ионатан скрылся, Азария поднял глаза и увидел светлые волосы Римоны, падающие ей на спину и на левое плечо, увидел ее тонкую, словно стебель, шею, очертания ее лба и щек. Она казалась ему красивой. Ионатан тоже был, по его мнению, красив. И в самой глубине своей души Азария почувствовал, что полюбил их обоих, но в то же время он завидовал им. Сердце его сжалось от мысли, что упоминанием о детях он наверняка причинил им боль, но тут же его охватило чувство стыда и отвращения к самому себе, так как он едва ли не обрадовался тому, что у них нет детей. Мне следует развеселить их, подумал Азария, обрадовать, веселить и радовать постоянно, я должен сблизиться с ними до такой степени, чтобы они не могли без меня жить. Какую боль причиняет эта бледная, эта страдальческая красота Римоны, я никогда не позволю, чтобы она обнаружила, до чего я низок и подл.

У Азарии Гитлина возникла смутная надежда, что эта девушка еще причинит ему боль, унизит его, обидит незаслуженно и несправедливо и тогда вынуждена будет умилостивить его всей силой своей нежности. А он и знать не будет, в чем тут дело…

Ионатан вернулся в комнату, и Азария вновь опустил глаза. Ионатан закрыл и убрал на место книгу «Колдуны и исцеляющие заклинания», которая лежала, раскрытая, обложкой вверх, на краешке дивана. Он поставил ее на среднюю полку.

— Можно ли здесь курить? — вежливо осведомился Азария.

Ионатан вынул из нагрудного кармана рубашки и протянул ему пачку дорогих американских сигарет, подаренную Азарией за обедом, после того как закончили они свой рабочий день.

Азария снова заговорил:

— В древние времена в Греции были философы, утверждавшие, что душа живет в теле подобно моряку на корабле. Но этот великолепный образ следует, как говорится, отвергнуть с порога. Другой грек, тоже философ, написал некогда, что душа в теле словно паук в собственной паутине, и, по моему скромному мнению, этот образ более соответствует истине… Я человек довольно наблюдательный, это качество развилось во мне за годы странствий и страданий, и потому уже четверть часа назад я обнаружил, что у вас любят шахматы.