|
Ведь в изгнании — и даже еще до того, как были изгнаны они со своей земли, — евреи начали влиять на окружение, на весь мир, учить, как жить, учить тому, что позволено, а что запрещено, что есть добро, а что зло, и так мы всему своему окружению придали определенную форму. Взять, к примеру, моего дядю Мануэля, о котором я вам рассказывал: музыкант, он играл в королевском оркестре, был профессором и добрым другом короля Кароля, и вот однажды король решил удостоить его золотой медали, и в самый разгар церемонии награждения этот Мануэль открыл рот и принялся, словно гневный пророк, обличать роскошь, мздоимство, говорить о том, что называющие себя христианами каждый день наново распинают Иисуса… Вот почему ненавидели и ненавидят нас лютой, смертной ненавистью народы в странах нашего изгнания: сколько можно читать им мораль, сводить их, как говорится, с ума всеми этими призывами к духовному очищению и возрождению? Ведь мы и самих себя довели до безумия, мы уже самих себя ненавидим, наговариваем друг на друга и каждый — сам на себя, как при Гитлере. И при этом неустанно себя жалеем: «Какие мы несчастные, что за мир вокруг и где вообще справедливость? Либо она явится немедленно, либо пусть горит огнем!», и это написал не какой-то там псих, а сам Бялик, наш национальный поэт. Плаксами мы были, плаксами и остались здесь, в Земле Израиля. Как говорят русские, даже одевши новое платье, Сергей о стыде не имеет понятья. Только в кибуцах начинают появляться более уравновешенные личности — как бы это сказать? — не столь торопливые… Я не имею намерения, упаси Господь, обидеть вас, тех, кто начинает постигать секрет того, как жить подобно растениям, постигать искусство душевного покоя, а если есть в них нечто грубое, то оно ведь есть также, скажем, в этих оливковых деревьях. Стало быть, необходимо просто жить и поменьше разговаривать, а если уж говорить, то так, как Уди, который с предельной простотой заявил: мол, суббота эта просто класс. Это здорово, Уди. Без прописных истин и утешений. Коротко и ясно. Надо тяжело работать. Быть ближе к природе. Ближе, как говорится, к ритму Вселенной — как те же оливковые деревья. Брать пример со всего, что окружает нас: холмов, полей, гор, моря. Речные потоки и звезды в небе. Не я, а Спиноза уже предлагал то, что можно выразить одним словом — успокоиться.
— Так успокойся, — засмеялась Анат, словно ее пощекотали в некоем чувствительном месте. — Я, — стал оправдываться Азария с бледной улыбкой, — только начинаю учиться тому, как обрести спокойствие. Но если вы хотите сказать, чтобы я перестал наводить на вас скуку, я немедленно умолкаю. Или, быть может, теперь посмешить вас? Римона сказала: — Нет, Азария, теперь отдохни. А Уди, спокойно и метко прицелившись, швырнул с расстояния в шесть-семь метров камешек в пустую флягу, точным попаданием сбил ее на землю и произнес: — Ладно. Двинулись! Тия уже кончила грызть то, что осталось от курицы. Они закопали в землю объедки и мусор, хорошенько вытрясли служившую им скатертью трофейную кафию, девушки отряхнули друг дружку, счистив приставшие к спинам сухие листья и соломинки. — Кто плачет?! — неожиданно вскипел Ионатан, хотя никто не сказал ему ни слова. — Это опять моя чертова аллергия, которая достает меня, как только что-нибудь начинает цвести. Мне следовало бы убежать в пустыню, как предлагает Азария. — Я ничего подобного не предлагал. Прошу прощения. — Ну, как предлагал твой дядя Мануэль — или как его там звали? — Двинулись. — Азария произнес это отрывисто и с предельной деловитостью. — Мой дядя Мануэль погиб, а сегодня у нас прогулка, а не поминовение святых мучеников. Двинулись. Всё!
Гуляющие разделились на две группы. |
