Вячеслав Шишков. Угрюм-река
Уж ты, матушка Угрюм-река. Государыня, мать свирепая.
Часть первая
Но посмотрите на его улыбку, какой он добрый, этот Ибрагим. Ухмыльнется, тряхнет плечами, ударит ладонь в ладонь: «Алля-алля-гей!» да как бросится под музыку лезгинку танцевать. Вот тогда вы полюбуйтесь Ибрагимом... Заглядывал сюда с товарищами и Прохор Громов. Оркестр давно закончил последний марш, трубы остыли, и турецкий барабан пьет теперь в трактире сиводрал. Сад быстро стал пустеть. Дремучий, вековой, огромный: нередко в его трущобах даже среди бела дня бывали кровавые убийства. Скорее по домам – мрачнел осенний поздний вечер. Прохор Громов, ученик гимназии, сдвинул на затылок фуражку и тоже направился к выходу. Вдали гудел отчаянный многоголосый крик, словно граяла на отлете стая грачей. Прохор Громов остановился: «Драка», – и он припустился на голоса прямиком, через клумбы цветов и мочажины. – Бей! Он треснул по голове бежавшего ему навстречу мальца. Опытным глазом забияки он быстро окинул поле битвы: на площадке, где обычно играла музыка, шел горячий бой между «семинарами» и «гимназерами». К той и другой стороне приставали мещане, хулиганы, всякий сброд. – Ура! Ура! – Гони кутью в болото! – Ребята!.. Наших бьют!.. Прохор Громов выхватил перочинный нож и марш-марш за удиравшими. В нем все играло диким озорством, захватывало дух. Рядом с ним неслись кулачники, где-то пересвистывались полицейские, трещали трещотки караульных, лаяли псы. – Полиция! – И все врассыпную. – Лезь по деревьям!.. Но буйный нож Прохора, наметив жертву, уже не мог остановиться. Прохор на бегу полоснул парня ножом. И сразу отрезвел. – Полиция!.. – с гамом мелькали возле него пролетающие тени. – Айда наутек! Прохор Громов вскочил на решетку и, разодрав об железо шинель, перепрыгнул. – Ага! Есть! С ножом, дьяволенок! – сгреб его в охапку полицейский, но он, как налим, выскользнул из рук – и стремглав вдоль улиц. – Жулик! Имай! Держи! Но Прохор юркнул в темный проулок, притаился. Закурил. На правой руке кровь. «А где ж картуз?» – И сердце его сжалось. Новая его фуражка с четкою надписью на козырьке «Прохор Громов», очевидно, попала в руки полицейских. Прохор перестал дышать. Он уже слышит грозный окрик директора гимназии, видит умирающего парня, полицию, тюрьму. «Боже мой! Что ж делать?..» – К Ибрагиму!
Он отворил дверь и задержался у порога. В комнате человек пять его товарищей, гимназистов. Ибрагим правил бритву, что-то врал веселое: гимназисты хохотали. Прохор поманил Ибрагима, вместе с ним вышел в соседнюю комнату, притворил дверь. Чуть не плача, стал рассказывать. Он ходил взад-вперед, губы его прыгали, руки скручивали и раскручивали кончик ремня. У Ибрагима черные глаза загорались. – Я за ним... Он от меня... Я выхватил нож... – Маладэц! Далшэ... – Я его вгорячах ножом... – упавшим голосом сказал Прохор. – Цх! Зарэзал?.. – радостно вскричал черкес. – Нет, ранил... – Дурак! – Я его тихонько... перочинным ножичком, маленьким, – оправдывался Прохор. – Дурак! Кынжал надо... Вот, на!.. – Горец сорвал со стены в богатой оправе кинжал и подал Прохору. – Подарка! – Да что ты, Ибрагим... – сквозь слезы проговорил Прохор. – Меня исключат... Ты посоветуй... как быть?.. – Он опустился на табурет, сгорбился. – Главное, фуражка... По фуражке узнают... – Плевать! Товарища-кунака защищал, себя защищал. |
