Петр приподнял фонарь и водил им кругом, соображая, куда идти.
«Ага! Зуево болото. – Он огладил Шарика, пошел прямиком. – Вот и сосна».
Он отыскал обомшелый, тот самый, камень, отсчитал три сажени влево. Разгреб пласт хвои с перегноем и стал копать.
Шарик посовал носом в пахучую раненую землю, посмотрел на хозяина и тоже принялся скрести передними лапами, откидывая назад большие комья. Петр взял лом и прощупал яму во всех углах. Лом глубоко уходил в грунт. Пусто. Стал копать в другом месте. Пусто. Петра брало нетерпение. Однако он выбился из сил, подошел к камню, сел и закурил трубку. Сердце его ныло, фонарь остался на сосне, вдали, а здесь, у камня, тьма. Петр посмотрел туда: ему показалось, что фонарь покачивается, а ветра нет.
– Шарик! – крикнул он и посвистал.
Кто-то слегка ткнул его повыше пятки. Петр вскочил.
– Ты?
Шарик ластился к нему. Фонарь теперь висел неподвижно, но железная лопата там, в яме, цокает о землю и скрипит. Петра затрясло.
«Черти роют... Заклятый клад...» – подумал он. В яме копошилось серое, седое.
– Шарик! Узы! Узы!
И Петр как сумасшедший бросился к яме. «Надо говорить, надо кричать... А то жуть».
Шершавым голосом твердил вслух, ковыряя землю:
– Ай да дедушка Данило!.. Вот так это отец! Ничего, ладно... Душегуб... А? Ну и хорошая наша порода! Шарик, как ты полагаешь? А? Дедушка-то, Данило-то? Знаешь, который костей-то тебе после обеда выносил?.. Чудно... А посмотреть – святитель, станови в иконостас... Копай! Чего лежишь... Шарик!
Но пес, вытянув лапы, смирно лежал и чужими, бесовскими глазами смотрел хозяину в лицо.
– Ну! Ты! – с испугом крикнул на собаку Петр. – Смотри веселей!
Кругом тьма, жуть. Петр все чаще озирался по сторонам. Кто-то окликает его, ухает, посвистывает, кто-то в дерево ударил. Дождь холодными струйками стекал со шляпы за ворот. Петр терял терпение. Лопата на что-то натыкалась, глухо звуча. Петр то и дело подносил фонарь и со злобой видел лишь толстые перевившиеся, как змеи, корни со свежими на них белыми ранами.
– Не здесь.
Он вновь тщательно отмерил три сажени и стал рыть чуть поправее.
В тайных глазах собаки сверкнул огонь. «Батюшки, да ведь это не Шарик... Ведь это сатана!..» По спине мороз.
– Шарик!.. Ты?!
Но тот, торчком поставив уши, шагнул вперед и заворчал на тьму... Послышался чуть внятный крик:
– А-а-ааа...
Собака ощетинилась, подняла нос и, втягивая сырой воздух, осторожно пошла верхним чутьем на смолкший голос.
– Господи Христе... – встревожился Петр. – А ведь это сатана застращивает...
– А-а-ааа, – вновь почудилось из тьмы, и где-то тявкнул Шарик.
Петр насторожился, переступил ногами: в сапогах жмыхала вода.
«Запугать хочет...» – Он вытащил из-под рубахи крест.
– Ну-ка... С нами Бог! – поплевал на руки, расставил ноги и со всего маху, крякнув, долбанул ломом землю. Звякнул металл. Припрыгнув, Петр ударил немного правее.
– С нами Бог! – Лом вновь стукнулся о металл и соскользнул.
Забыв про холод, Петр сбросил пиджак и в одной рубахе, напрягая сильные мускулы, швырял землю, как мягкий пух.
– А ну! А ну!
Мрак серел. Занималось пасмурное утро. Петр спустился в яму и, разгребая руками черную грязь, едва выворотил из земли большой котел.
– Ху-ууу!.. – взвыл он и вытащил из котла кожаную суму. Он тряхнул – сума звякнула.
– Золото...
Его руки плясали, лицо улыбалось. На него, виляя хвостом, удивленно смотрел Шарик.
– Шарик!.. Шаринька!. |