— Что? Жалко ее стало? Я так и знала, увидел смазливенькую мордашку и ножки и сразу раскис! Вечно вы, мужчины, смешиваете дело с развлечением!

— Да ладно тебе…

— В общем, так. Я не для того ее тебе нашла, чтобы ты запорол окончание дела. Живо возьми себя в руки и продолжай!

Ответом ей было угрюмое молчание. Валентина почувствовала это, и я тоже. Я думала, что Валентина сейчас заорет: «Что? Бунт на корабле?», — но она сменила тактику.

— Вадик, дорогой, все будет хорошо, осталось совсем немного.

— Устал я что‑то, — пожаловался он.

— Соберись. Ты куда ее, на дачу?

— Нет, на Некрасова, шесть, так ближе.

— Сейчас не время отступать, надо закончить начатое. Ты же знаешь, такие условия. Это последнее усилие, иди, дорогой, все это ради нас.

Во время возникшей паузы я осторожно выглянула из‑за занавески. Если и были у меня сомнения, когда я слушала их разговор, то сейчас они рассеялись. Эти двое целовались, причем ни о каких родственных чувствах там не могло быть и речи. Они целовались страстно, как любовники.

Выскочить из‑за занавески и устроить скандал мне помешала моя женская гордость и опять‑таки бабушкино воспитание, но бушевавшим во мне огнем можно было спалить не один колхозный амбар. Вот это да! Что называется, Бог уберег. Вот что бывает с теми, кто собирается в первый же вечер ехать домой к незнакомому мужчине, зная о нем только то, что костюм на нем сидит превосходно.

«Это неправда, — одернула я саму себя, — я бы не поехала к нему, хотя вся эта обстановка очень этому способствовала. Но не в моих правилах укладываться в постель в первый же вечер, это опять‑таки бабушкино воспитание!»

Эти двое наконец оторвались друг от друга и ушли. Я выскочила из‑за занавески и заметалась по спальне в полном смятении. Что они говорили обо мне? Со мной связано какое‑то дело. Ясно, что Вадим Валентине никакой не брат, а любовник. Зачем же она привела его в дом и заставила ухаживать за мной? Чтобы отвести глаза собственному мужу? Но зачем вообще тащить любовника в дом? Наставляла бы рога мужу где‑нибудь на стороне, а я‑то тут при чем?

Ни на один из вопросов у меня не было ответа, и я решила взять себя в руки, сохранить лицо и незаметно убраться отсюда подобру‑поздорову. Теперь буду помнить, что я одинокая работающая женщина с ребенком, красивая жизнь не для меня. Но сначала надо заколоть чем‑нибудь юбку, а то вон — уже сползает. Я открыла ящик тумбочки, он был весь завален бижутерией. Бижутерия сейчас дорогая, но это все же не драгоценности. Драгоценности, я думаю, Валентина хранит в другом месте. Перебрав всю эту кучу барахла, я увидела брошку, круглую стекляшку, стилизованную в виде паучка. Зеленое стекло, глазки в виде черных бусинок, а проволочные лапки торчат в разные стороны. Дешевка, детская игрушка, такая могла бы заинтересовать мою Аську, зачем Валентина ее хранит? Впрочем, не важно. Эта зараза не обеднеет, если я возьму грошовую брошку.

Использовав паучка вместо булавки, я кое‑как заколола юбку, причесала волосы и тихонько выскользнула из комнаты. В коридоре никого не было, но из прихожей слышались голоса, Валентина спрашивала: «Куда она подевалась?». Я не могла сейчас встретиться с Валентиной, она бы все поняла по моему лицу, поэтому я толкнула одну из дверей, дверь поддалась, я шагнула внутрь — и оказалась в совершенно другом мире. Это был… девятнадцатый век? Или восемнадцатый? Если девятнадцатый, то самое начало. Посередине комнаты стоял большой круглый стол на звериных лапах, в углу еще один маленький столик, я вспомнила, как он называется, слово всплыло из неизвестных глубин — ломберный, "и возле него — два чудесных резных кресла; по стенам были развешаны темные старинные портреты, гравюры, миниатюры в овальных рамках, пейзажи с замками и зелеными холмами, а на одной стене висела такая огромная картина, что ни в какую современную квартиру она бы просто не влезла — метра три высотой — и совершенно чудесная — на ней были изображены античные руины, и водопад, и дикий виноград, и все это было такое летнее, сонное, дремлющее…

— Добрый вечер! — раздался за моей спиной тихий детский голосок.