– Ну да, отвечу! – гордо вскинула она тяжёлую голову. – Меня из-за этого американца, знаешь, сколько таскали?!

– Не знаю, – ответил он равнодушно. – Твой друг сам напросился.

– Зато он платил евро, а не гривнами! – парировала она с таким азартом, который нечем было крыть.

Зинаида была крупная, мясистая, с толстыми пятками. Икры на ногах были развитыми, как у штангиста. Цветаев вспомнил, что голая она не такая уродливая, как в халате и ночной рубашке не первой свежести. Пахло от неё чёрт знает чем, какой-то кислятиной, но только не женщиной.

– Ладно, – согласилась она, – давай твоё шампанское, – и поднялась якобы за чашками.

– Смотри, без глупостей, – предупредил он её, заметив на столе у плиты набор кухонных ножей.

– Нужен ты мне больно, – гордо ответила она, – руки о тебя марать.

– Вот как? – удивился он равнодушно.

– А что ты думал?

– Я ничего не думал, – ответил он, снимая обертку с бутылки. – Лучше скажи, Саша Жаглин часто у тебя бывал?

– А то! – гордо ответила она, подавая огромные чашки и усаживаясь напротив. – Жениться обещал, да пропал куда-то.

– Не женится, – заметил Цветаев, разливая шампанское. – Убили его.

– Как убили?! – выдохнула она слезу, и глаза у неё расширились от ужаса.

– Девять дней назад, – ответил Цветаев, поднимая чашку. – Не чокаясь!

– Вот это да?! – удивилась она, и они выпили.

Потом она принялась плакать, размазывая слёзы по пухлым щекам и, не стесняясь, вытирая их подолом халата.

– Единственный путный мужик. Жениться обещал. А какие он стихи читал!

– Жаглин читал стихи?! – удивился Цветаев.

Ему стало ещё пуще жаль Жаглина, талант пропал.

– Ещё какие! – воскликнула она, наливая себе полную чашку. – Ты, небось, стихи не пишешь?! – спросила с упрёком.

– Не пишу, – признался Цветаев.

– А он писал! Про снег, про рассвет, про любовь!

– Никогда бы, не подумал, – обескуражено пробормотал Цветаев, вспомнил, от чего больше всего страдал Жаглин – от дефицита женской ласки.

Ему тоже нужна была ласка, и он подумал о своей любимой Наташка, и поклялся разобраться с предателем и уехать домой, а уж каким путём, видно будет.

– Да таких мужчин поискать надо! – в сердцах воскликнула она, придерживая грудь.

И это её вполне естественное движение почему-то стало его волновать.

– В этом я с тобой согласен, – миролюбиво кивнул он. – Сашка тебя куда-нибудь посылал? Или ты кому-нибудь звонила?

– Никому не посылал и никуда не звонила! – отрезала она. – Я ещё не чокнулась, я понимаю кое-что!

– В смысле? – удивился он, словно загипнотизированный её грудью.

– Свяжешься с вами, а потом хлопот не оберёшься, – посетовала она кокетливо, заметив его интерес.

– Он тебе что-нибудь рассказывал?.. – спросил Цветаев, с трудом отвлекаясь от неожиданного предмета вожделения.

– Всё! – торжественно объявила она. – Всё, чем вы занимаетесь, голубчики! – и с восторгом посмотрела на него блестящими серыми глазами.

Лицо её ещё пуще ожило, и казалось молодым и крепким, как наливное яблочко. А голос был словно материнский – добрым, участливый. От таких голосов не отказываются. Такие голоса звучат в тебе всю жизнь и привязывают крепче любых канатов.

Цветаев помолчал, ошарашенно. Сюда бы Пророка, он бы чокнулся окончательно и бесповоротно, и тогда бы случился всеобщий кошмар, а Жаглин на веки вечные был бы заклеймён предателем.