Он кинулся на эту Прорезную, 12, Б, в магазин красавицы Татьяны Воронцовой, влил в себя стакан арманьяка, крякнул с непривычки, поел, понимая, что Воронцова теперь его не простит, выспался, а ровно в три, когда начало светать, отправился на разведку Михайловской улицы. По его расчётам пленных не могли гнать издалека. Куда там гнать? На Михайловскую площадь, что ли? Так это осиное гнездо бандерлогов и львонацистов. И, как часто бывает в жизни, всё равно ошибся. Ровно в шесть колонная появилась из подворотни дома номер десять. Цветаев, которая сидел на чердаке в проулке напротив, сразу увидел Гектора Орлова, на лице которого сияли свежие кровоподтёки, да и двигался он как-то странно: чуть-чуть боком, придерживая левой рукой бок, но надпись мелом ЖЦ на стене напротив, которую оставил Цветаев, конечно же, заметил. Не мог он не заметить инициалы друга. Так они подписывались в школе и такие же инициалы Цветаеву пришлось оставить на доброй трети Михайловской, будь оно неладно. Зная друга Жеку, его привычки, а главное, стиль «охоты», Орлов должен был, просто обязан был всё понять. Колонная двигалась сонно и не спеша, вдруг Орлов взял и снова отдал честь по-русски, неизвестно кому, именно по-русски: к виску, а не по-американски – к брови, и, как бы невзначай, скользнул взглядом по крышам. Цветаев был на седьмом небе от счастья, подпрыгнул от радости, едва не пробил крышу головой, благо, что разведка бандерлогов была поставлена из рук вон плохо. А ведь мало-мальски грамотный оперативник должен бы обратить внимание на бог весть откуда появившиеся свежие надписи «ЖЦ» и понять, что это тайные знаки. Но эйфория военных успехов на Востоке и безнаказанность в Киеве сыграли с бандерлогами злую шутку: они сделались самоуверенными и беспечными, им казалось, что победа у них в кармане: граница на замке, ДНР и ЛНГ удушены в зародыше. У Цветаева с души камень упал.

* * *

– План хороший, – поморщился Пророк. – Только как ты, конкретно, Орлова вытаскивать будешь?

Эх, Антон, подумал Цветаев, ах, Антон, и между ними словно не было недомолвок, словно они опять дружили, как в школьные годы – лучший залог успеха. Цветаев едва не перекрестился, а всё потому что они допивали уже вторую бутылку арманьяка из магазинчика Татьяны Воронцовой, которая отдавалась длинноногим москвичам в Крыму.

– Перестреляю охрану! Орлов прыгнет в машину! Дальше дело техники! – быстро сказал Цветаев и вопросительно уставился на Пророк, сильно намекая на «Машку», удачу и своё шестое чувство, о котором Антон не имел ни малейшего понятия, хотя кое о чём наверняка догадывался: всем не везёт, а Цветаев до сих пор жив, блин!

Пророк вовсе скривился, как лунь на болоте. Опять ему что-то не понравилось. В животе у Цветаева поселился огненный шар. Стало нестерпимо жарко. Так жарко, что Цветаев готов был сгореть от стыда. Не кого-нибудь, а лично его уличили в легкомыслии.

– Ну что? Что?! – воскликнул он. – Старик, я стараюсь, из кожи лезу, а от тебя одни упрёки.

– Я ничего не сказал, – возразил Пророк.

– Как же?! А это? – Цветаев показал на лицо.

– Блядь! – выругался Пророк. – Да не ты, не ты… – добавил он, глядя на вспыхнувшее лицо Цветаева. – А твоя тень!

– Что?! – возмутился Цветаев, сжимая кулаки.

Горячий ком подкатил к горлу. Перед глазами поплыли огненные круги.

– А то! – веско сказал Пророк. – Детали туманны, перспектив никаких! Лепет детский, а не план!

– Какой лепет? – Цветаев вскочил и опрокинул стакан с арманьяком.

И пока он вытирал стол и выжимал тряпку в кухонную мойку, Пророк с укором молчал.