Навстречу ей из гостиной вышла Анна.

— Ну что, как дети? — начала было Фальк, но вдруг остановилась на полуслове. — Какой у тебя радостный вид! Что-нибудь случилось?

— Да, Дан приходил сюда, — ответила ее сестра. — Спасибо тебе, дорогая, что ты поговорила с ним! — Она натянула куртку и засунула ноги в ботинки. — Думаю, теперь все будет хорошо. Остальное расскажу завтра.

Поцеловав Эрику в щеку, Анна вышла на улицу, где бушевала непогода.

— Поезжай осторожно, там очень скользко! — крикнула писательница ей вслед и поскорее закрыла дверь, чтобы в дом не намело снегу.

Остановившись в холле, она улыбнулась сама себе. А вдруг жизнь у сестры наконец-то наладится? Думая о Дане и Анне, Фальк поднялась в спальню, чтобы взять кофту. Затем она заглянула к детям. Все трое крепко спали, и хозяйка дома двинулась дальше в кабинет, где долго стояла у стены, глядя на карту. На самом деле давно пора было идти ложиться, но синие отметки дразнили ее. Женщина готова была поклясться, что они как-то взаимосвязаны со всем остальным — осталось только выяснить, каким образом. Почему Лайла хранила вырезки про исчезновение девушек? Какова была ее привязка ко всему этому? И как получилось, что у Ингелы Эрикссон и Виктории оказались одинаковые повреждения? Так много было зацепок, но писательницу не покидало чувство, что ответ находится где-то прямо перед ней — только надо уметь его увидеть.

Взбудораженная этими мыслями, Фальк включила компьютер и села за стол. Единственное, что она может сделать, — это еще раз пересмотреть все собранные материалы. Спать она все равно не в состоянии, так почему бы не заняться полезным делом?

Страница за страницей — все ее заметки. Женщина порадовалась, что взяла за привычку заносить их в компьютер. Иначе ей бы сейчас ни за что не удалось разобрать собственные «курописи».

Лайла. В центре всего этого — Лайла, подобная сфинксу, молчаливая и непостижимая. У нее есть ответы на многие вопросы, однако она лишь молча взирает на жизнь и окружение. Может быть, она кого-то покрывает? Но в таком случае — кого и почему? И почему Лайла отказывается говорить о том, что произошло в тот трагический день?

Эрика начала методично перечитывать все записи разговоров с Ковальской. Поначалу та и вовсе больше отмалчивалась. Записи с первых встреч были исключительно лаконичными, и писательница вспомнила, какое странное у нее тогда было чувство — сидеть и беседовать с человеком, который в основном молчит.

И только когда Эрика начала расспрашивать о детях, Лайла заговорила. Хотя о бедной дочери она все равно избегала упоминать, так что разговоры в основном вертелись вокруг Петера. Перечитывая записи, Фальк вспомнила атмосферу в комнате и выражение лица заключенной, когда та говорила о сыне. Взгляд ее прояснялся, однако в нем читались тоска и грусть. В том, как она его любила, не приходилось сомневаться. Ковальская рассказывала, какие у него были мягкие щечки, описывала его смех, его задумчивость, то, как он шепелявил, когда начал говорить, его светлую челку, падавшую на глаза, его…

Эрика вдруг замерла, а потом перечитала последний абзац. После этого она прочла его еще раз и закрыла глаза, размышляя. И вдруг словно недостающий кусочек пазла встал на место. Конечно, все это выглядело очень зыбко, но этого было достаточно, чтобы нарисовалась возможная картина. У писательницы возникло острое желание позвонить Патрику, но она решила подождать. Все-таки пока она еще не до конца во всем уверена. Есть только один способ узнать, права ли она. Только Лайла может подтвердить ее догадки.

Хедстрём ощутил напряжение, вылезая из машины перед домом Юнаса и Марты. Неужели они наконец-то получат ответы на все вопросы? В каком-то смысле это пугало Патрика.