|
Увидел себя. Турчанку на коробке с папиросами, а там, на полу, — неподвижное тело. Что-то внутри завыло, как пойманный в капкан обезумевший зверек. А в то же время бормочущий голос твердил монотонно, что это несчастный случай, просто случайность, только случайность, что он нездоров, сильно нездоров, болен, нервы и все прочее, да, нервы, да, он совсем болен. Слезы подступили к глазам при воспоминании, что множество людей говорило ему это. Да он и сам знает, что это правда. Тут подошел автобус, и все стали входить в него, так что и он тоже вошел и уселся. У сидевшего рядом с ним мужчины он заметил на затылке большую опухоль и на миг пожалел его, а потом забыл и о соседе с опухолью и обо всех остальных пассажирах, забыл об Оксфорд-стрит и Риджент-стрит, летевших мимо сверкающим фризом. Он не заметил, куда идет автобус, ему было все равно. На него словно столбняк нашел.
— Послушайте, вы, — окликнул его кондуктор, — платите за проезд. Тарджис машинально, с отсутствующим видом протянул ему два пенса и взял билет. Больше никто не обращал на него внимания. Если кому и случалось посмотреть на него, он тотчас безучастно отводил глаза. Тарджис подумал: «Через неделю-другую вы все заговорите обо мне». Но тогда он уже не будет больше Тарджисом, жильцом миссис Пелумптон и служащим конторы «Твигг и Дэрсингем». Он будет именоваться «Убийцей в квартире на Мэйда-Вейл» и в качестве такового приведет в движение огромную машину, заставит забегать людей с фотографическими аппаратами, людей с записными книжками. Издатели газет будут говорить о нем на совещаниях, редакторы — ломать голову, придумывая для его истории эффектные заголовки, репортеры — описывать его каморку в доме на Натаниэл-стрит и интервьюировать миссис Пелумптон. Статьи об его «злополучном романе» будут заказываться воскресными газетами. За его самую плохонькую моментальную фотографию будут платить большие деньги. Каждая подробность его биографии будет с грохотом пропускаться через печатные машины. Люди, знающие его, будут хвастать этим. Его преступление и участь будут комментировать специальные сотрудники журналов и газет, получая по двадцать гиней за каждую тысячу слов. Ученые криминологи будут изучать этот случай для будущих ссылок на него. Романисты и драматурги будут читать отчеты, соображая, нельзя ли «из этого сделать кое-что подходящее», миллионы людей — проклинать его, требовать его казни, подписывать петиции или, быть может, молиться о спасении его души. Если его оправдают, десять тысяч женщин готовы будут выйти за него замуж, и каждая нескладная фраза, которую он сумеет выжать из себя, будет щедро оплачена и магически превращена в «Историю моей жизни», о выходе которой возвестят бесчисленные плакаты и объявления. Он наконец станет кем-то: «Убийцей в квартире на Мэйда-Вейл». Пока же он оставался лишь обтрепанным юношей с блуждающими запавшими глазами и сидел, съежившись, в автобусе, медленно огибавшем Пиккадилли. Никто пока им не интересовался. «Все — чужие» — как сказал тот рослый мужчина в макинтоше. На углу Стрэнда и Веллингтон-стрит автобус повернул и остановился; Тарджис, сойдя, пошел по направлению к Ист-Энду. Шел без цели, без мыслей. Мозг его не приказывал телу двигаться туда или сюда. Он шел, куда его несли ноги, а душа была в полусне, и где-то в глубине ее глухо шумели спорящие голоса. Вокруг было теперь тише, меньше встречалось людей, потому что он шел по Флит-стрит. Здесь, быть может, скоро печатные станки состряпают из него сенсационную новость, подобно тому, как другие машины перемалывают высокие деревья в бумагу для таких новостей. Они выжидали за углом, в темных улицах, эти машины, готовые втянуть и истолочь несчастный комок человека. Но пока он был еще только Тарджис, Тарджис из квартиры миссис Пелумптон, из конторы «Твигг и Дэрсингем», и шел без цели, словно гонимый ветром, по Лэдгейт-Хилл, обратив лицо к древнему серому призраку собора Святого Павла. |
